Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Американец играл не только в Англицком клубе, но и в частных игорных домах и притонах. Самый известный игорный дом находился на Большой Дмитровке, в доме генеральши Глебовой-Стрешневой, в квартире серпуховского помещика Василия Семеновича Огонь-Догановского. Не станем описывать уже описанное и не будем соревноваться в мастерстве описаний с Пушкиным, который вывел Догановского под фамилией Чекалинского: «В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики… Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою». Этот благообразный человек с почтенной наружностью, по утрам, после завтрака и кофею, гулявший с тростью по Страстному бульвару, а вечерами встречавший гостей у дверей своей квартиры и проводивший их в комнату, где уже готов был стол с зеленым сукном, несколько запечатанных колод и мелки — весной 1830 года выиграл у Пушкина 24 800 рублей, которых у того не было ни в тот вечер, ни после. Этот долг висел над Пушкиным до смерти. И Американец тут тоже играл, в горку или в штосс, двумя колодами по 52 карты каждая. Вальяжно-добродушный банкомет Огонь-Догановский и столь же добродушный и невозмутимый в своем добродушии граф Толстой переупрямливали друг друга, повышая ставки. Деньги тогда были не похожи на нынешние фантики — ассигнации были размером с носовой платок. И вот посреди стола набросана уже целая гора больших бумаг, и человек почтенной наружности с улыбкой открывает лоб и соник и, в радостном удивлении подняв брови, произносит мелодичным голосом, чуть в нос: «Плие!» — а Американец, не меняя позы в кресле, ободряюще кивает головой, как будто это не он проиграл только что десять тысяч. Однако ничего; ночь только начинается. За ночь он выигрывал и проигрывал раз по пять.

Играл Толстой и в притонах, адреса которых не сохранились. Возможно, некоторые из этих квартир граф сам и содержал, для своей собственной большой игры. Иначе откуда взять деньги, чтобы проигрывать их в Англицком клубе? В притонах аристократ действовал как уголовник. Тут у него были сообщники, которых он называл шавками (а себя бульдогом) — их задачей было приводить к карточному столу загулявших купцов и прочих людей с деньгами, а также условными знаками подсказывать, какие карты выпали тому, кто сидел напротив него. Но эта помощь ему часто не нужна была. Против каждого, кто садился с ним играть, Американец вырабатывал особенную систему, основанную на точном наблюдении за выражением лица соперника и его ходами. Он и тут, как на дуэлях, невозмутимым спокойствием при самых огромных ставках давил на психику соперника и заставлял его нервничать и ошибаться. Но и прямое передергивание карт тоже было у него в ходу. «Граф, вы передергиваете!», — однажды возмущенно сказал ему тот, с кем он играл. — «Да, я передергиваю», — невозмутимо согласился Американец, — «но я не люблю, когда мне об этом говорят. Продолжайте играть, а не то я размозжу вам голову этим шандалом».

Шандал, которым Федор Толстой грозился проломить голову разговорчивому партнеру, не был красным словцом или гиперболой. Граф за свои слова отвечал. Закатав рукава на мощных татуированных руках, он всегда готов был вступить в кулачный бой с любым, кто отказывался платить или начинал буянить по пьяному делу. О его драках с банкометами и понтерами свидетельств нет, но то, что крупная карточная игра, бывало, кончалась мордобоем — в том нет никаких сомнений. Композитор Алябьев, автор нежных романсов, которые так любили петь девушки в своих жарко натопленных гостиных, однажды сел играть с помещиком Времевым. В какую игру они там играли — в горку? в фараон? — и сколько безотрывно просидели за столом — сутки? неделю? месяц? — нам неизвестно, но кончилось дело тем, что Алябьев выиграл у Времева семьсот тысяч рублей. За такие деньги тогда можно было купить Вселенную, а именно: тысячу крепостных, или дворец с золотыми рыбками в пруду, или пол-Парижа, или угодья до горизонта. Но дело этим не кончилось, дело кончилось другим: страшной дракой. И тут тоже точная наука история нам помочь не может: мы не знаем, пошел ли в дело канделябр и шандал, бил ли композитор помещика стулом или хватило кулаков. Зато знаем итог: через три дня несчастный Времев умер от разрыва селезенки, а Алябьева сослали в Тобольск. Где этот тонкий человек и сочинял церковные песнопения.