Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Московское ополчение, к 8-му полку пеших казаков которого подполковник граф Федор Толстой принадлежал, в Бородинской битве не участвовало. Ополчение весь день стояло позади основной массы русских войск. Эта позиция, конечно, Американца не устраивала. Он и здесь пренебрег порядком и дисциплиной в пользу своеволия и свободы: за день до битвы в солдатской шинели ходил в цепь с егерями, не потому, что в этом была большая военная необходимость, а потому, что он хотел посмотреть французов. В ополчение Американец возвращаться не стал и остался с егерями 42 егерского полка; но и с егерями надолго не задержался и был прикомандирован к Ладожскому пехотному полку, с которым провел весь день 26 августа.

Ладожский пехотный полк принадлежал 2 бригаде 26 пехотной дивизии 7 корпуса, которым командовал генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский. 7 корпус по диспозиции занял место за возвышением, которое позднее стало называться «батареей Раевского», или «люнетом», а в день битвы называлось Курганной высотой. Справа от 7 корпуса стоял 6 корпус генерала от инфантерии Дохтурова, слева была деревня Семеновская, за которой стояла сводная гренадерская дивизия генерал-майора графа Воронцова и 27 пехотная дивизия генерал-майора Неверовского. За 26 дивизией, в затылок ей, располагались массы кавалерии: сначала драгуны, вслед за ними уланы 4 кавалерийского корпуса генерал-майора графа Сиверса. Таким образом, 26 дивизия, в которую входили Ладожский и Полтавский полки, находилась в самом центре начинающегося сражения. Граф Федор Толстой нашел в этом театре для себя самое лучшее место.

И все-таки первой атаки ему пришлось ждать почти четыре часа, с шести до десяти утра; все это время он с Ладожским полком стоял рядом с люнетом под огнем французской артиллерии и слышал жуткий грохот слева. Небо там заволокло черным дымом, в котором сверкало пламя. Это шел бой за Багратионовы флеши. В десять утра французы принялись за батарею Раевского. Первая атака была отбита, в одиннадцать последовала вторая. «Дивизия моя, и без того уже потерявшая почти половину войск под страшным огнем неприятельской артиллерии с убиванием людей целыми рядами, по сознанию самих французов, стояла с необычайным мужеством», — написал в своих мемуарах командир 26 дивизии граф Паскевич, под которым одна лошадь была убита, а другая ранена. В это время в этом месте уже начиналось побоище, которое не прекращалось до вечера и в котором участвовали все рода войск: пехота сходилась в рукопашную, кавалеристы сшибались в сечах, артиллеристы стреляли до тех пор, пока оставались в живых. Трупы устилали склоны кургана, и по ним, сметаемые ядрами, осыпаемые пулями, карабкались все новые и новые подразделения. Именно тут был взят в плен французский генерал Бонами, исколотый штыками и имевший тридцать дыр в двух фуфайках, надетых под мундир; именно тут произошла знаменитая русская контратака, в которой Федор Толстой наверняка участвовал и в результате которой люнет был отбит у французов за четверть часа.

В четвертом часу дня сюда, на эту точку, был направлен удар огромной массы войск, сосредоточенной маршалом Неем и включавшей в себя шестьдесят батальонов пехоты и сто эскадронов кавалерии. Удар был встречен ответным ударом: русские войска быстрым шагом и с ружьями наперевес двинулись навстречу французам, оглашая, по словам очевидца, «воздух страшным криком». И тут Американец тоже был. Два часа подряд в этом месте происходило нечто, что трудно назвать правильным, ведущимся по науке сражением. «Пушки лопались от чрезвычайного разгорячения, зарядные ящики вспыхивали страшными взрывами. Это было уже не сражение, а бойня. Стены сшибались и расшибались, и бой рукопашный кипел повсеместно. Штык и кулак работали неутомимо, иззубренные палаши ломались в куски, пули сновались по воздуху и пронизывали насквозь!.. Поле усеялось растерзанными трупами! И над этим полем смерти и крови, затянутым пеленою разноцветного дыма, опламенялись красным огнем вулканов, ревели по стонущим окрестностям громадные батареи». Так это увидел русский офицер и приятель Толстого в его поздних годах Федор Глинка.