Графиня де Монсоро

— Если он направил к вам посла, значит, он считает, что может так поступить. Если он считает, что может так поступить, а он воплощенная осторожность, значит, он чувствует себя сильным. Если он чувствует себя сильным, надо его опасаться. Отнесемся с уважением к сильным. Обманем их, но не будем играть с ними. Примем их посла и заверим его, что мы ему рады до смерти. Это нас ни к чему не обязывает. Вы помните, как ваш брат поцеловал славного адмирала Колиньи, когда тот явился в качестве посла от гугенотов? Гугеноты тоже считали себя силой.

— Значит, ты одобряешь политику моего брата Карла Девятого?

— Отнюдь, поймите меня правильно, я привожу пример и добавляю: если позже мы найдем способ — не способ наказать беднягу-герольда, слугу или посла, а способ схватить за шиворот господина, вдохновителя, главу — великого и достославного принца, его высочество герцога Анжуйского, настоящего и единственного виновника, разумеется, вместе с тройкой Гизов, и заточить его в крепость более надежную, чем Лувр, — то, государь, давайте это сделаем.

— Вступление недурное, — сказал Генрих III.

— Чума на твою голову, а у тебя неплохой вкус, сын мой, — ответил Шико. — Так я продолжаю.

— Валяй!

— Но если он не направил к тебе посла, зачем ты разрешаешь мекать своим друзьям?

— Мекать?!

— Ты меня прекрасно понимаешь. Я сказал бы “рычать”, если бы существовала хоть малейшая возможность принять их за львов. Я говорю “мекать”, потому что… Послушай, Генрих, ведь, действительно, просто тошно глядеть, как эти молодцы, бородатые, что обезьяны из твоего зверинца, словно детишки, занимаются игрой в привидения и стараются напугать людей криком: “У-у! У-у-у!” А то ли еще будет, если герцог Анжуйский никого к тебе не послал! Они вообразят, что это из-за них, и станут считать себя важными птицами.

— Шико, ты забываешь, что люди, о которых ты говоришь, — мои друзья, мои единственные друзья.

— Хочешь проиграть мне тысячу экю, о мой король? — сказал Шико.

— Ну!

— Ты поставишь на то, что эти люди сохранят тебе верность при любом испытании, а я — на то, что трое из четырех будут принадлежать мне душой и телом уже к завтрашнему вечеру.

Уверенность, с которой говорил Шико, заставила короля, в свою очередь, задуматься. Он ничего не ответил.

— Ага, — сказал Шико, — теперь и ты призадумался, теперь и ты подпер кулачком свою прелестную щечку. А ты башковитее, чем я думал, сын мой, — вот ты уже и почуял, где правда.

— Ну, так что же ты мне советуешь?..

— Мой король, я советую тебе ждать. В этом слове заключена половина мудрости царя Соломона. Если к тебе прибудет посол, делай приятное лицо, если никто не прибудет, делай что хочешь, но, во всяком случае, будь признателен за это своему брату, которого не стоит, поверь мне, приносить в жертву твоим бездельникам. Какого черта! Он большой мерзавец, но он Валуа. Убей его, если тебе это нужно, но, ради славного имени, которое он носит, не позорь его, с этим он и сам вполне успешно справляется.

— Ты прав, Шико.

— Вот еще один урок, которым ты мне обязан. Счастье твое, что мы не считаем. А теперь отпусти меня спать, Генрих. Неделю назад я был вынужден спаивать одного монаха, а когда мне приходится заниматься такими упражнениями, я пьян потом целую неделю.

— Монаха? Не того ли достойного брата из монастыря святой Женевьевы, о котором ты мне уже говорил?

— Того самого. Ты еще ему аббатство пообещал.

— Я?

— Разрази меня Господь! Это самое малое, что ты можешь для него сделать после того, что он сделал для тебя.

— Значит, он все еще предан мне?

— Он тебя обожает. Кстати, сын мой…

— Что?

— Через три недели праздник Тела Господня.

— Ну и что?

— Я надеюсь, ты порадуешь нас какой-нибудь хорошенькой небольшой процессией.

— Я всехристианнейший король, и мой долг — подавать народу пример благочестия.

— И ты, как всегда, сделаешь остановки в четырех больших монастырях Парижа?

— Как всегда.

— Аббатство святой Женевьевы входит в их число, правда?

— Разумеется, я рассчитываю посетить его вторым.

— Добро.

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— Просто так. Я, как тебе известно, любопытен. Теперь я знаю все, что хотел знать. Спокойной ночи, Генрих.

В эту минуту, когда Шико уже расположился соснуть, в Лувре поднялось страшное волнение.

— Что там за шум? — спросил король.

— Нет, решительно, Генрих, мне не суждено поспать!

— Ну так что же там?

— Сын мой, сними мне комнату в городе, или я покидаю свою службу. Слово чести, жить в Лувре становится невозможно.

В это время вошел капитан гвардии. Вид у него был очень растерянный.

— В чем дело? — спросил король.

— Государь, — ответил капитан, — к Лувру приближается посол его высочества герцога Анжуйского.

— Он со свитой? — спросил король.

— Нет, один.

— Тогда ему надо оказать вдвойне радушный прием, Генрих, потому что он храбрец, — сказал Шико.

— Хорошо, — проговорил король, пытаясь принять спокойный вид, хотя мертвенная бледность лица выдавала его. — Хорошо, пусть весь мой двор соберется в большой зале, а меня пусть оденут в черное: когда имеешь несчастье разговаривать со своим братом через посла, надо иметь похоронный вид.