Грамматическая Аптечка

Сейчас я знаю, что всему свое время. Если не нарушать естественный ход событий. А то оно может и вовсе не наступить. Те дети, которым учителя или родители задавали жесткие рамки поведения в тетради, еще долго не могли полюбить свои тетрадки. (Этот исполненный глубины абзац я написала давно. Сейчас я бы не решилась затевать разговор о рамках - он философский. Обмолвлюсь только, что в игре жесткие рамки не только уместны, а просто необходимы, тем более, если они задаются самими участниками. Так что, "есть такая партия"!)

Супрематизм на полу

В общем, я периодически была взволнована проблемой оформления тетрадей. И вдруг (это был четвертый класс) я услышала от Вячеслава Михайловича слово "каллиграфия". Как-то так все сошлось, что он подбросил нам детские книжки, в которых тексты были оформлены рукописными шрифтами, а у моего коллеги, Сергея Владимировича Плахотникова, еще в первом классе родители смастерили подставки для письма.

Ну, вот. Берем подставку, деревянную ручку-макалку, бутылочку с чернилами (справа), промокашку, тряпицу (слева), к подставке резиночкой прикрепляем особую каллиграфическую тетрадь (четырехстрочную, вроде нотной) и начинаем красиво писать. "Красиво" - это как? Атак, как в трех наших книжках: "Тереме-теремке" - с образцом славянского письма; "Шторме" - с витиевато написанной "Песней старых мореходов с допотопных пароходов", а потому этот образец получил у нас название "19-й век"; и в "Мастере Маноле" - с буквами, напоминающими готические, которые "в народе" стали называться просто "Маноле".

Итак, располагая тремя образчиками письма, мы стали их осваивать, толком не владея собственным почерком. Вот вам и вся каллиграфия! И больше ничего за душой не было, в смысле каких-то познаний. О наклоне, нажиме, уставе, темпе я узнала много позже. "Легкость в мыслях необыкновенная", не так ли? Одним словом, драмогерменевтика!

Вход в каллиграфию у нас был таинственный, с придыханием. Одно слово "каллиграфия", которое тут же было выведено ("высунув язык") на титульном листе тетради, чего стоит! За подставками ходили вниз к Сергею Владимировичу - "след в след", на цыпочках. А подставки были чужие, именные. А чернила были вовсе не чернила, а - тушь! Черная тушь на красном паласе - супрематизм! Время от времени супрематическими становились портфели и стены. Если рожи были просто грязные, то язык окрашивался в черный цвет равномерно. (Как Леша или Катя решают проблему чернил - сквозная тема многих сочинений). На переменках коллеги деликатно подсказывали мне, где утереться ("Золушка ты наша!"). Причем этот макияж не отмывался даже мылом. И все знали, что у нас сегодня каллиграфия.

Аромат эпохи

Начали с "19-го века". Во первых строках появились загогулины, которыми изобилует "Песня старых мореходов".

Народ тут же признал в них родные "пилю бревно", "морячок качается" и "с горки на горку" (см. росчерки для обучения письму, предложенные в книге Е.Е. Шулешко "Понимание грамотности", М., Мозаика-Синтез, 2001). С них мы начинали каждый урок. Это была разминка.

Потом мы стали учиться писать заглавные буквы, а поскольку в "Шторме" их было штук 6-7, то остальные пришлось выдумывать. Выдумывали на доске мелом, парочку лучших (а уж это на твой вкус!) втискивали в четырехстрочие тетради.

На каждую заглавную букву выдумывали "старинное" имя, в следующей строке - имя какого-нибудь литературного или исторического персонажа (с моей подачи).

Кто эти люди? Я пользовалась моментом внимания, чтобы рассказать, показать портреты и так далее. И неоднократно убеждалась в том, что эта информация, подсунутая как бы между прочим, цепко сидит в детской памяти. (В отличие от урока, который надо на следующий день от-ветить, а, значит, от-делаться, от-дать.) Мои ребята, будучи теперь шестиклассниками, продолжают удивлять меня репликой: "Ну, как же вы не помните, вы же нам в первом классе рассказывали"(?!)

В каллиграфской тетрадке живут и Людвиг ван Бетховен, и Евгений Онегин, и Жанна д’Арк, и Уильям Шекспир, и Ганс-Христиан Андерсен, Ромео и Джульетта, граф де ля Фер, Гай-Юлий Цезарь... Тщательно выводя "Натали Гончарова", мои ребята - я надеялась - ощутят прелесть самой Н. Н. и, так сказать, аромат эпохи. Мне казалось, что каллиграфия плюс мои россказни "про это" выстраивают ту самую чувственную подложку под будущий курс истории, литературы. Собственными руками воссоздается кусочек эпохи. И вот за линией, завитушкой, буквой - уже речь, одежда, лица, страны, народы, события.

И, наконец, в следующей строке мы (я - на доске) писали целую фразу. Непременно изысканную: "Низкий Вам поклон", "Сделай милость", "Премного благодарен", "Не откажите в любезности" и так далее.

На большой перемене во время завтрака потом можно было услыхать:

- Милостивый Государь, окажите любезность, если Вас не затруднит, передайте, пожалуйста, вот этот блин. - Ха-ха-ха...