Читаем Грамматическая Аптечка полностью

Пробовали читать весь текст одной и той же басни от лица разных персонажей. Например, "Слона и Моську" читали от лица зеваки из толпы, Моськи и Шавки - истории получались на удивление разные.

Каллиграфия, которой тогда заболели не только девчонки, но и мальчишки, тоже помогала работе с образом. Ведь переписчику, чтобы сочинить определенный почерк, создать собственный каллиграфический ряд, надо было выдумать образ рассказчика.

На "театралке" (так у нас называются уроки театра) ребятам предлагалось инсценировать фразу - одну и ту же. Каждая команда "оправдывала" ее по-своему - демонстрировала обстоятельства, в которых, по мнению команды, могла бы прозвучать эта фраза. Соответственно в каждой из этих инсценировок у одного и того же текста подтексты оказывались разными.

Рассказ от имени мачты

Можно ли сделать так, чтобы один и тот же текст стихотворения звучал как разный? Этому нас учат драмогерменевтические процедуры, разработанные В.Букатовым. Одна из них, корнями уходящая в театральную практику режиссера-педагога П.Ершова, такая: читая, как бы рассказывать некую историю от лица одного из персонажей.

Озадачьте чтеца (или группу чтецов), например, таким вопросом: как ты думаешь, кто мог бы рассказывать эту историю (стихотворение или прозу)? Например, историю, изложенную в басне "Стрекоза и Муравей", стрекоза будет рассказывать со своей колокольни, а Муравей - явно со своей. Как только начинаешь над этим задумываться, возникает целый ряд других вопросов: кому рассказывается история, кто слушатель? учитывает ли чтец аудиторию или говорит в пространство? с какой целью рассказывает? где и когда все это происходит?.. Чтобы на них ответить, приходится пробовать, то есть репетировать.

Ученики бормочут, склонившись над текстом: подбирают подходящий голос, придумывают обстоятельства, обговаривают соответствующие жесты, поведение. "Если ты ведешь рассказ от лица мачты,

то почему не гнешься и не скрипишь?.. Ты кому это говоришь? Буре? А буря где - внизу или вверху?" Такая фрагментарная работа иногда растягивается на несколько уроков, и тогда по ходу дела рушатся старые версии и рождаются умопомрачительные новые. Которые, в свою очередь, тоже проверяются на прочность. Возвратами к тексту и чтением наизусть.

Каждое чтение отличается от предыдущего. Истории получаются разные. И дети слушают, потому что им есть до этого дело: ведь, по сути, надо отгадать загадку - понять, кто рассказывает, кому, с какой целью, где... Поэтому слушают крайне внимательно - не пропустить бы какого штриха.

А поскольку действительно слушают, а не просто делают вид, то с каждым прочтением что-то запоминается, что-то укладывается в голове, что-то понимается. И когда доходит очередь читать наизусть - уже не приходится лихорадочно вспоминать следующую строчку. Да и не до того, честно говоря, образ бы не потерять!

И опять возникает вопрос: за что ставить оценку? Наверное, все-таки не за то, что "без запинки" или "с выражением" (хотя это как-то само собой вдруг получается). А за что и какую? Пусть вам подскажут ваши ученики: ведь они были очень заинтересованными и дотошными зрителями.

Подсказы телом

А вам не случалось разучивать стихотворение прямо на уроке? Четыре группы примерно по пять человек, в каждой группе на столе - текст стихотворения, отксеренный или в книжке. Учитель дает три минуты (три пишем, пять в уме), чтобы группы могли прочесть стихотворение раз-другой и кое о чем договориться.

Затем в каждой группе кидается жребий. Тот, на кого он пал, должен (кошмар!) рассказать стихотворение наизусть. От того, насколько точно он расскажет, зависит оценка всей группы. А слушатели-оценщики - соседняя группа. Группы в парах еще одной жеребьевкой (попросту - считалочкой) устанавливают, какая группа выступает первой, а какая оценивает (не беспокойтесь, потом они поменяются ролями).

Одна парочка групп ищет себе место в классе, чтобы не мешать другой парочке. И вот чтец, запомнив в лучшем случае десятую часть стихотворения, да и то через пень колоду, выходит на лобное место, набирается духу, вздыхает поглубже и начинает-таки рассказывать стихотворение. Как же это возможно?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки