Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Если фокусник прикажет мне: пляши! —
я спляшу ему

: как фокусник прикажет.Если фокусник прикажет: не пляши! —
так не буду.

Если фокусник прикажет: хохочи! —

я ему захохочу: как он прикажет.
Если он прикажет мне: не хохочи! —
так не буду.

Если фокусник прикажет мне: умри! —

я умру ему: как фокусник прикажет.
Если фокусник прикажет: не умри! —
так не буду.

Если фокусник прикажет мне: люби! —

полюблю я балерину, балерину.
Если фокусник прикажет: не люби! —
полюблю я балерину, балерину.

Евгений Клюев. «И. Стравинский. Петрушка»

[1131].

В стихотворении Андрея Туркина грамматически аномальная рецепиентная валентность, возможно, опирается на диалектно-просторечное употребление дательного падежа с глаголом болеть: мне голова болит. Читая этот фрагмент, обратим внимание и на другие аномалии сочетаемости:

Ты нагнулась над речкой с тазами,
Я напротив траншею копал.
Мы с тобой обменялись глазами,
И намек между нами упал

.

Ты сказала: «Солдат, я нагнулась,

Ты же смотришь так метко и колко,
Что сорочка из рук утонула,
Словно мне уколола иголка!»

Андрей Туркин. «Ты нагнулась над речкой с тазами…»

[1132].

В этом тексте изображена встреча солдата с деревенской девушкой. Диалектизм мне уколола является элементом прямой речи и, соответственно, речевого портрета этой девушки. Носителям литературного языка такая конструкция представляется контаминацией выражений меня уколола и мне больно.

Вероятна здесь и производность от глагола причинить (боль), управляющего дательным падежом рецепиента. Впрочем, сочетание причинить боль неестественно в живом языке, и очень возможно, что именно его стилистическая чужеродность порождает контаминацию, передавая валентность глагола причинить глаголу уколоть.

Заметим, что в этом тексте преобразована стандартная сочетаемость, которая описывала бы эту ситуацию в обиходном языке: девушка не укололась иголкой, а ее уколола иголка. При таком актантно-ролевом сдвиге происходит повышение коммуникативного ранга[1133] участника иголка. Оно усиливается дативом мне, так как он предполагает указание на сознательное целенаправленное действие грамматического субъекта.

Возможно, повышение компонента иголка в ранге связано с метафорически-символическим содержанием образа. Появлению слова иголка в этом тексте предшествует реплика Ты же смотришь так метко и колко, следовательно, существительным иголка буквализируется языковая метафора. А поскольку речь идет об эротическом возбуждении, эта иголка воспринимается как бытовое воплощение стрелы Амура (такое восприятие усиливается наречием метко).

В тексте Туркина есть и другая аномалия управления: из рук утонула. Глагол утонуть в норме не содержит компонента «отправная точка» и не имеет соответствующей валентности, но получает ее от глагола выпасть, фразеологически связанного с сочетанием из рук. Как и во многих других текстах с деформированным управлением, здесь ощутима компрессия высказывания: ‘выпав из рук, утонула’.

В строчке Мы с тобой обменялись глазами очевидна аномалия семантической валентности при соблюдении нормативной грамматической сочетаемости: авторское сочетание метонимически произведено от выражения обменяться взглядами. При этом стертая образность глагола из общеязыкового клише оживляется логическим парадоксом.

В следующем тексте безличный предикатив тихо приобретает значение психического состояния подобно предикативам хорошо, плохо, весело, грустно:

Вот улицы с морями на конце.
Вот боль распускающегося бутона.
Вот я – навсегда я,
я навсегда устал

,МНЕ – ТИХО.

Леонид Аронзон. «Когда наступает утро…»

[1134].

Михаил Эпштейн так пишет о беспредложном дательном падеже: