Гранат и Омела (СИ)

— Сочтемся, — капитан, проходя мимо, хлопнул его по плечу и вернулся в лагерь.

Дамиан посмотрел ему вслед, гадая, стоит ли самому идти прощаться. Потом вспомнил утреннее унижение и решил, что их с Авалон пути расходятся, несмотря на обряд сживления. Он мог вечно упиваться своим чувством ненависти к вёльвам и к ней, в частности, но что-то внутри подсказывало — эта дорожка скользка, и если он пойдет по ней, то в конце напорется на меч. В любом случае, он выбрал Симеона. Он всегда выбирал его. И даже если Храм отвернулся от Дамиана, этого никогда не сделал бы его наставник. Его названный отец. Дамиан обязан был его спасти.

Варес вернулся, и они покинули горячие источники: пролетели через клубы тумана, набившегося в легкие, как мокрая шерсть. Отдохнувшие лошади хорошо держали темп, и за день они преодолели по снежным равнинам несколько лиг. Ночь провели в захудалой гостинице, пристроившейся на перекрестке двух главных дорог в этой части королевства. Дамиан вдруг испытал благодарность к отцу: он объехал почти каждый уголок Инира по его приказам. Эдуард говорил, что солдат Храма всегда должен знать землю, которую собирается очищать от вёльвской скверны. Где поля, а где трясины, где бурные реки, а где броды. Жаль только, что сам отец практически никогда не выезжал за пределы Лацио. Не говоря уже о том, что презрение к вёльвской скверне не помешало ему добровольно отравиться ею, насилуя лилитских дщерей. Дамиан чувствовал, что, отправившись спасать Симеона, он смог сойти со скользкой дорожки и не уподобиться отцу. Тому отцу, что зачал его, а не воспитал.

Дорога до Мингема заняла долгих шесть дней, а когда они, наконец, добрались до холма, откуда открывался вид на город-крепость, их ждало осложнение: ворота охранял дополнительный отряд инквизиции. Всех входящих проверяли и осматривали их поклажу. Дамиан осознал, что просто так попасть в город им и пытаться нечего.

Глава 14

Их отъезд стал для Авалон полнейшей неожиданностью. Когда к костру подошел Варес и сообщил, что они с Дамианом уезжают, она не сразу поверила. Потом взглянула на свой мизинец, убеждаясь, что шрам-ожог от обряда сживления все еще на месте. Она не могла понять, почему инквизитор, который клялся ее сжечь, так поспешно уезжает. Их, правда, совсем ничего не связывало, кроме этого обряда, но все-таки… Все-таки его отъезд ее опечалил. Авалон даже не могла точно сказать, почему. Она не надеялась, что он изменит отношение к ней или к тому, кто она такая, ведь семена ненависти, что в него посадили храмовники, зацвели и распустились ядовитыми цветами задолго до того, как рок столкнул их судьбы и разбил друг об друга.

Он не обернулся. Ни разу, пока она смотрела им вслед. Продрогшая и озадаченная, она вернулась к костру. Марта что-то тараторила, разливая по плошкам похлебку, но Авалон ее не слушала. Голову занимали вопросы о будущем. И о прошлом. Внезапно оказавшись одна, она понятия не имела, что ей теперь делать с собственной жизнью. Дамиан не убил ее. Да, конечно, он и не смог бы, не убив себя, но ведь он клялся, что сделает это. А в итоге попросту отпустил ее на все четыре стороны.

Как и тот храмовник, который убил своего инквизитора.

Авалон долго смотрела в одну точку, пытаясь собраться с образами, метавшимися в ее голове, точно крысы по амбару. С его отъездом вся ее напускная бравада как будто испарилась, истлела, словно туман на солнце. Куда проще было казаться храброй и верить в это, когда Дамиан был рядом. Его присутствие будто подливало аквавита в огонь, раззадоривая ее злость и самоуверенность. Однако сложно было оставаться храброй наедине со своим одиночеством и страхом. Ярость, которую он пробудил в ней и пламя которой Авалон всю жизнь в себе гасила, грела изнутри, пока он не забрал с собой это тепло вместе с ее уверенностью в том, что сила не всегда приносит несчастья. Он не обязан был находиться с ней, пока обряд сживления не закончится, но Авалон как будто свыклась с этой мыслью. Дамиан же ушел, забрав с собой, как ей показалось, весь воздух, что был в ее легких. И теперь, оставшись один на один с разбившимися птицами своих надежд, она пыталась кутаться в плащ, который был бессилен против холода в ее душе.