Гранат и Омела (СИ)

Марта облегченно выдохнула. Авалон улыбнулась ей, стараясь не показывать, как ей холодно. Она дрожала уже полдня. Руки, казалось, превратились в две мокрые льдинки, а влажный кашель вырывался из груди все с меньшими промежутками. Пустив коней рысью, они поехали дальше, держа путь на юго-восток. К вечеру Авалон почувствовала себя хуже — кожа горела, а мысли разбегались кругами по воде. Она дрожала и засыпала прямо на ходу, несмотря на тряску. Как они добрались до деревни, Авалон уже не помнила. Она погрузилась в горячее варево лихорадки, видя странные сны. К ней приходила Персена и вкладывала в ее руки кинжал. Авалон понимала, что должна убить себя, чтобы выполнить волю Трехликой Госпожи, и топила лезвие в своей шее, захлебываясь кровью. Она текла по ее телу, рукам, ногам, скапливалась на земле и питала дерево граната — абсолютно белое с красными листьями и алыми плодами, полными черных зерен. Авалон кашляла кровью, которая душила ее и лилась, лилась из горла, обагряла губы и стекала по подбородку. Ее тошнило. Желудок выкручивало, и Авалон блевала черными зернами. Персена размазывала кровь по ее лицу и шептала: «Задашь вопрос кровью, получишь ответ кровью».

Ощущая холодный липкий пот, Авалон очнулась и, не успев толком прийти в себя, свесилась с кровати и исторгла из себя желчь. Прямо в кем-то подставленный глиняный горшок. Вытерев слюну, она откинулась на кровать и уставилась в незнакомый потолок. Слабость выкручивала мышцы. Авалон с трудом поднялась на локтях и огляделась. Между ставнями пробивался мутный, серый свет дня. Небольшое помещение с печью, кроватью и сундуком у двери выглядело бедным, но ухоженным. Даже солома на полу, казалось, выложена колосок к колоску, без единого подгнившего места. Перекатившись на один бок, Авалон осторожно села. Голова запульсировала, кашель разодрал ей горло. И она, видимо, потеряла сознание на какое-то время, потому что, когда очнулась — в щелях между ставнями горели закатные отблески. Смахнув с лица пропитанные потом волосы, Авалон нащупала под кроватью ночной горшок. Справив нужду, она полусогнутая подобралась к двери, отворила ее и высунула нос в главное помещение.

За столом сидели две женщины и тихо переговаривались над исходящими паром мисками. Марту Авалон узнала со спины, вторая же, пожилая, оказалась ей незнакома. Кожа у нее была узловатой и морщинистой, как ствол древней оливы, а длинные седые, практически белые волосы, убраны в толстую косу. Прокашлявшись, Авалон обратила на себя внимание. Марта тут же вскочила, подошла к ней и, подхватив под локоть, довела до стола.

— Садись, дорогуша. Знакомься, это Элеонора, она помогла выходить тебя. Я уж думала, что не справлюсь. Зерна-то я все использовала в пути…

Авалон не отрывала взгляда от глаз старухи. Бело-сизые, словно подернутые туманом, с белыми зрачками, они наводили на нее ужас. Что еще больше испугало Авалон, так это последовавшие за представлением слова:

— Ты внучка Эйгир?

Авалон кивнула, пытаясь побороть тревогу, пока не поняла, что старуха не видит кивка, и поспешно обрела голос:

— Да. Откуда вы знаете?

С раздражающей неспешностью Элеонора помешала похлебку в миске. Авалон, чувствуя приближение слабости, без приглашения села на третий стул. Марта закопошилась, утащила ее миску к котелку, что висел над очагом. Огонь весело потрескивал и плевался оранжевыми искрами.

— Я учила Реджину.

Имя больно оцарапало Авалон. Она столько лет не называла родных по именам, даже мысленно. Запрещала себе это делать, запрещала себе их вспоминать, чтобы не расклеиться, как мокрая бумага. Ей давным-давно пришлось попрощалась с ними, и воспоминания, пусть и блеклые, выцветшие, искаженные последними ужасными мгновениями, были единственным, что у нее осталось. Но даже за них она старалась не хвататься в минуты слабости, потому что они больно резали. Поэтому в итоге она решила предать свои воспоминания о близких забвению, особенно их имена. Только недавно этот запрет спал с нее, как заржавевшие кандалы. Однако имена она все равно отказывалась воскрешать. И когда имя бабушки озвучила Элеонора, Авалон почувствовала, как на нее накатывает вина.

— Я благословляла ее на рождение твоей матери, а затем твою мать — на твое рождение, — тем временем продолжала старуха. — А скоро благословлю тебя…

Она пристально посмотрела в глаза Авалон, отчего у нее по спине поползли мурашки. В голове сразу возник образ Филиппе, его миноги, вторгающейся в нее, ее неизбежного будущего. Авалон содрогнулась. Загнав жгучую щекотку обратно в глубину горла, она отвела взгляд — и проиграла эту дуэль.

Марта поставила перед ней миску с похлебкой. Рыбный аромат наполнил ноздри. Авалон проглотила несколько ложек только для того, чтобы заполнить возникшую тишину. Марта тоже подозрительно притихла и почтительно поглядывала на старуху, словно ожидая от нее разрешения говорить.

— Реджина не верила в судьбу. — Скрипучий голос Элеоноры лишил Авалон остатков аппетита. — И ты сама знаешь, где она оказалась.