Гранат и Омела (СИ)

Дамиан зачерпнул воды и разрушил свое отражение. Мелкая рябь закачалась на поверхности. На улице шумел дождь — темно-серая пелена закрыла поля до горизонта. Дамиан не хотел смотреть на себя — это было все равно, что смотреть в глаза Варесу и Горлойсу. По-разному родным людям, которых он предал во имя собственного страха потерять веру в Храм. А теперь, утратив ее, он не мог обратить время вспять и спасти их. Бесполезные смерти. Это осознание сокрушало его своей простотой.

Невозможно притворяться целым, будучи разбитым вдребезги. Так и Дамиан не мог больше притворяться прежним, познав истину.

Храм, которому он служил, разочаровал его, и прощения ему не будет.

Из-за долга Храму он был вынужден был согласиться заменить на свадьбе Горлойса. Из-за Храма преследовал Авалон и едва не погиб. Из-за Храма попал в ловушку обряда сживления. Из-за Храма был отравлен вёльвской скверной. Из-за Храма потерял Вареса и едва не потерял Симеона. И из-за Храма он усомнился в Князе.

Крепи свою веру, Дамиан.

Дождь немного утих. Струйки воды сочились из разбитых водосточных труб, размывая землю под ногами. Пока Дамиан, поскальзываясь, доковылял через грязный двор до гостиницы, промок до исподнего.

Зато хоть вонь отобьется.

Он непростительно долго предавался тлетворной жалости к себе, и теперь ему предстояло искупить свою вину перед Симеоном и Князем мира сего.

Войдя в общий зал, Дамиан почувствовал запах подгоревшей ковриги хлеба. Живот отозвался глухим бурчанием. Зверски хотелось мяса и аквавита, чтобы унять головную боль. Повесив плащ на колышек, чтобы не оставлять луж на полу, Дамиан добрался по пустующему залу до стола у камина, где сидел Симеон. Улыбнувшись, наставник подвинул к нему миску бобового супа и ломоть того самого подгоревшего хлеба. Выхлебав водянистую жижу, Дамиан совсем не наелся. В желудке как будто поселился ненасытный волк. Позвав подавальщицу, он спросил, есть ли мясо.

— Поросенок на вертеле, но он еще не приготовился.

— Отрежь сверху, — велел он и, отмахнувшись от подавальщицы краденным скиллингом, вытер замаранную воровством руку о мокрую штанину.

Ему тошно было осознавать, что за последние месяцы он настолько погряз в собственных бедах и сомнениях, что не раз нарушил писания Князя в угоду собственным порокам. Чем, по сути, был похож на других храмовников, отдалившихся от истинной веры. Первый свой грех Дамиан решил не отмаливать на исповеди, а исправить сначала признанием.

— Падре, я знаю, о какой книге вы говорили. — Он сделал паузу и, переведя дыхание, чтобы успокоить разволновавшееся сердце, добавил: — Я ее потерял.

Симеон замер, так и не донеся ложку ко рту.

— Вы ее не нашли, потому что я спрятал ее, а потом забрал, чтобы выбросить. Но в ту ночь я случайно подслушал разговор Ерихона и, похоже, посыльного Горлойса и рванул в бараки, чтобы заручиться помощью Вареса.

Дамиан ждал, что Симеон ударит его ложкой по лбу. Выражение его пятнистого лица выражало нечто среднее между злостью и разочарованием — эмоция, редко касавшаяся Дамиана. Униженное чувство собственной особенности вновь отозвалось ноющей болью.

— Я хочу помочь вам в вашем предназначении — очистить Храм, привести его к истоку. — Подавив приступ стыда, Дамиан продолжил: — И если потребуется, я готов отправиться в Лацио, чтобы отыскать книгу, которая для вас так важна.

Симеон покачал головой и собирался ответить, как вернулась подавальщица. Поставив на стол дымящийся кусок свинины, исходящий красным соком, два кубка и бутылку трастамарского хереса, она тут же вернулась на кухню. Дамиан во все глаза уставился на то, как Симеон наливает немного хереса в кубок и залпом выпивает.

— Судьба, воровка, не упустит случая взыскать причитающуюся ей лихву[1], — сказал он сипло и тихо рассмеялся, опустив глаза долу. — Я предупреждал ее, если встречу еще раз — убью. А теперь, похоже, паду ниц и буду просить о помощи.

Симеон еще раз выпил. И еще. А потом еще пару раз. Дамиана снедало недоумение. Он никак не мог понять, что за странное изменение произошло в наставнике. Да еще и так стремительно.

Тишину нарушал мерный треск пламени в камине и стук ножа о дерево на кухне.

— Я гордец, мой мальчик. — Наставник поднял на него блеклые глаза, подернутые пеленой легкого опьянения.

Дамиан не ко времени вспомнил Гордеца, которого ему пришлось оставить у Мингема.

— О чем вы, Падре? — наконец не удержался он.

Постучав по кубку, Симеон опустил голову и произнес:

— Мне так долго удавалось делать вид, что всего этого не произошло, что я возгордился. О моем самом большом грехе никто не знал. И я защитился от любого разрушительного влияния. Я возвысился над собственными пороками. Да только…

Наставник опять замолчал. Дамиан окончательно запутался. Тревога снедала его дурным предчувствием, и он не выдержал — налил себе хереса. К Лилит, что он трастамарский. Дымное тепло сбежало по горлу и жаром обдало его желудок. Голова слегка прояснилась.

— Падре?

Симеон поднялся. Стул со скрежетом отъехал назад и опрокинулся.