Гранат и Омела (СИ)

Дамиан не знал, откуда эта книга, потрепанная и очевидно старая, взялась у Храма. Язык, которым сопровождались рисунки, был ему незнаком: угловатые закорючки теснились друг к дружке, словно котята на холоде. Он не походил ни на инирский, ни на трастамарский. Однако Дамиан тут же выбросил этот вопрос из головы и перелистнул хрупкую страницу. Пальцы закололо от напряжения, будто он держал не страницу книги, а ядовитую змею, готовую впиться клыками ему в кожу.

Если бы эта книга попала в руки Симеона, Дамиан бы отправился на костер вслед за своей матерью.

Я сгорю в княжевом пламени.

Дамиан осторожно дотронулся до темной пряди волос, перевязанной шелковой тесьмой.

Он наблюдал за тем, как ей режут эти невероятно густые, пышные волосы, к которым она запрещала ему дотрагиваться. Как они опадают на солому, точно отсохшие листья.

Храм запрещал женщинам носить длинные волосы, ведь считалось, что в них хранится ведовская сила. В Инире и герцогствах они ходили с покрытыми головами на улице, и лишь дома имели право снимать платки и косынки. Под ними некоторые, как его мать, все же умудрялись спрятать длинные локоны — прямое и самое простое доказательство связи с ведовством.

Дамиан запомнил, с какой ненавистью и остервенением две женщины стригли его мать. Она не плакала и не умоляла, и они злились от этого еще больше, ведь хотели ее унизить, растоптать ее гордость. Евелесса даже на костер взошла с высоко поднятой головой.

Они постригли ее неровно — на голове остались раны от лезвий, так и не зажившие до казни.

Казни, на которую он сам ее отправил, потому что нашел в ее вещах то, что сейчас лежало под прядью волос. Сплющенный сухой кусок шкурки граната с одним зернышком.

Дамиан не знал, зачем хранил его.

Он не мигая смотрел на вещь, которая могла в одно мгновение превратить его из уважаемого инквизитора в клятвопреступника.

Иногда он смотрел на гранат и переполнялся гордостью, что отправил вёльву на костер. Одной лилитской вертихвосткой меньше. Даже, если это оказалась его собственная мать. А в другой раз гордость таяла, как снег в горячих руках, и обнажала только уродливое чувство вины. Он ведь давал слово быть хорошим, совершать добро и защищать тех, кто в беде. Обещал это Эдуарду, когда тот рассказал ему, кто он такой.

В моменты слабости Дамиан, терзаемый сомнениями и верой, задавался вопросом: доброе ли дело свершил, рассказав о подслушанных словах Ерихону? Он всего лишь хотел защитить короля, которому мать вознамерилась принести в дар зерно граната, подмешав в еду; хотел исполнить свою клятву перед королем, своим отцом. Он желал заполучить хотя бы толику его внимания. Но слишком поздно понял, что груз данных ребенком клятв не всегда могут выдержать даже плечи взрослого мужа — последствия до сих пор продолжали глодать его в кошмарах.

Дамиан разозлился. Как может он сомневаться в княжевом пути, что ему предначертан? Он захлопнул книгу и, натянув поверх рубахи дублет, выскользнул из своей комнаты в пустой коридор. Пинком захлопнув дверь, он в страшной ярости сбежал по лестнице башни, пряча под дублетом книгу, которую решил вышвырнуть вместе с содержимым.

Его мать заплатила ужасную цену за то, что привела его в этот мир, но он не мог поступить иначе. Его вера была крепка. И будет такой, покуда княжева твердь не разверзнется под ним и не поглотит его беззубым ртом могилы.

Вырвавшись на задний двор, Дамиан осмотрелся и направился к нужникам. Облегчившись, он пошел к крепостной стене через летнюю пристройку для лошадей, которая сейчас пустовала — все кони грелись в теплых денниках.

В отличие от меня.

Полный решимости избавиться от книги, Дамиан поежился от холодного ветра, нырнул под арочный свод и направился в сторону второго такого же, находящегося в противоположной стороне.

— Мой господин хочет, чтобы бумаги исчезли.

Дамиан замер. Он готов был зуб дать на то, что это голос Ерихона.

— Традоло… — ответ он не расслышал, но уловил имя инквизитора и, пригнувшись, подкрался к стойлу, откуда доносились голоса. Притаившись в глубокой тени от перегородки, Дамиан навострил уши, как охотничья собака в поле. В ребра упирался уголок книги, в колено — кормушка, но он не пошевелился.

—…Остались кости да тряпье.

Ерихон издал короткий смешок:

— Я знал, что ищейка из него плохая. Он даже не заметил пропавшего.

— Осторожность не помешает. Кто-нибудь подозревает, что мы замешаны?

Дамиан услышал, как Ерихон ударил тростью. Видимо, возмущенный вопросом.

— Граната с два.

— Инквизитор?

— Этот хилый поскребыш со дна ночного горшка? Да он глуп и слеп, Симеон своей верой вконец закупорил ему мозги, точно воском. То-то он, бедолага, расстроится, когда от Храма останутся одни кирпичи, — Ерихон даже хрюкнул от смеха.

Ах ты хвастливый показушный ублюдок!

Дамиан уже собирался выбраться из своего укрытия и хорошенько отделать самодовольную рожу кардинала, но не успел даже встать, как его остановил ответ неузнанного собеседника:

— Дамиан опасен. Даже больше, чем был Традоло. Он может стать проблемой.