Гранат и Омела (СИ)

Горлойс, прищурившись, отпрянул от стены и выпрямился, преграждая ей путь. Авалон, глупо выдав себя, сделала шаг назад, но остановилась, уткнувшись пяткой в основание лестницы. Бежать было некуда. Горлойс смотрел на нее так, словно не мог решить, опасна она или нет. Авалон продолжала отвечать на его подозрительный взгляд напускным надменным выражением лица и вздернутыми бровями. Снаружи она, может, и могла приклеить к своему лицу маску невозмутимости, но внутри чувствовала, как лопаются нити уверенности, на которых держалась эта самая маска. Страх подрезал их наточенным лезвием, и Авалон ощущала, как дергается маленькая мышца под глазом каждый раз, когда ей чудился очередной свист разорвавшейся нити. Маска вот-вот грозила полностью отвалиться с ее лица и раскрыть перед врагом весь ужас, что она сдерживала внутри.

Горлойс же не спешил: он смотрел на нее спокойно и расслабленно, видимо, дожидаясь, пока спектакль с треском провалится.

Авалон выдавила из себя одну из придворных вежливых улыбок, которые с одинаковым успехом могли значить как расположение, так и пожелание сдохнуть в муках в канаве с крысами. Губы Горлойса изогнулись в некоем подобии ухмылки, и он опустил глаза, точно высмеивая карнавал ее лживых уловок.

Авалон же не могла нормально вдохнуть: у нее в горле как будто засел крючок, и каждый взгляд на Горлойса был как болезненный рывок лески.

— Хорошо спалось? — спросил он.

Сам вопрос прозвучал лукаво и даже игриво, но заложенный подтекст заставил Авалон съежиться. Горлойс хотел понять, видела ли она то, что не предназначалось для ее глаз. Священное таинство каждого инирца. Тем более, короля. За такое он наверняка убил бы и настоящую Каталину. А она была всего лишь придворной дамой, лгуньей, пешкой в его глазах. Ей не оставалось ничего другого, кроме как снова пытаться обескуражить его и заставить растеряться.

— Что за грязные намеки, господин? — Она даже не погнушалась вернуться к вежливой форме обращения.

— Мысли у тебя грязные, — Горлойс вскинул холодный взгляд, в котором сверкнул гнев.

Мысли Авалон и впрямь наполнились деталями его уязвимого образа: дернувшийся кадык, пересохшие губы, с которых сорвался гортанный выдох, капли пота на вздымающейся груди и мокрые волосы, которые он зачесывал назад. Одна прядь так и осталась прилипшей к его лбу, и Авалон, глядя на нее, почувствовала, как наливаются теплом щеки. Она едва не утонула в этом омуте стыда, но вовремя спохватилась, решив использовать свое смущение, чтобы выбраться из западни, которую он для нее приберег.

— Виновна, — Авалон едва сумела справиться с дрогнувшими губами и улыбнулась по-другому: таинственно, словно собиралась рассказать ему свою тайну.

Потом вспомнила Каталину и Филиппе той ночью в королевской спальне, отчего ее живот скрутило от омерзения, и она с притворным смущением опустила глаза. Губы у нее как будто онемели, и она не сумела отклеить улыбку со своего лица. Дрожа от страха, Авалон сделала шаг к Горлойсу с ощущением, что к ее ногам привязали камни перед тем, как скинуть в глубокую темную воду.

— А что снилось вам, господин? — Она вновь упорно использовала вежливую форму, пытаясь даже этой раздражающей мелочью заглушить его бдительность. — Кто появляется в ваших грезах?

Она вскинула голову, страшась, что он поймает ее взгляд и раскусит деревенский балаган. До королевского театра ей было далеко. Горлойс всего на мгновение пересекся с ней взглядом и поспешно отвел глаза. Мышцы на его шее натянулись.

— Никто, — голос его прозвучал, как скрип заржавевшей петли. — Падкость на красоту — удел слабых, неокрепших душ.

— По-вашему, я красива? — Авалон хотелось оторвать себе язык и сжечь его на омеловом костре, но она уже подкосила уверенность Горлойса, и нельзя было останавливаться.

— Даже уксус слаще, — скрипнув зубами, пробормотал он едва слышимо.

— Прискорбно, что вам попадался лишь просроченный уксус, а не выдержанное вино. — Преодолевая омерзение и внутреннее сопротивление, она протянула руку и коснулась кончиками пальцев его запястья.

Горлойс, точно ужаленный, шарахнулся в сторону и поморщился от боли. На его шее неистово билась вена, а глаза выдавали отвращение. Он спрятал руки за спину, но Авалон все равно заметила, как она потер одну руку о другую, словно стараясь стеречь жгучий след ее ядовитого прикосновения.

— Нам стоит поторопиться. До поляны идти недалеко, но нам нужно убраться оттуда до наступления заката.

Он скрылся за перегородкой, и она услышала, как лязгнула дверь. Горлойс сбежал на улицу.

— Персена всемогущая, спасибо, — прошептала Авалон и позволила себе облегченный выдох. Зажатое тело расслабилось, и ее тут же сотрясла дрожь. На слабых ногах она взобралась обратно на чердак и упала на постель егеря. Из глаз сами собой покатились слезы, и Авалон не утирала их — они скользили по переносице, лбу и капали на шкуры.

Она знала, что должна с ним возлечь. Должна это сделать ради Трастамары и ради своей бабушки, которая видела ведьм сильными. Она сама была силой, основой Триумвирата. Ничто не было способно ее сломить.