Гранат и Омела (СИ)

— Все эти годы я думала только о том, что этот урод так и не выполнил свое обещание, которое давал моей матери: оберегать ее правление. Как думаешь, теперь, когда все его лживые обещания умерли вместе с ним, кто убережет тебя, инирская гадюка? Ты грела постель мужу, который упрятал свою жену и дочь в монастырь. Нас морили голодом, не давали неделями даже простой воды утолить жажду, потому что боялись, что в ней окажется капля гранатового сока. Меня насиловали на глазах матери, а ты… ты стояла здесь, величественная и благочестивая, носила в чреве бастардов и вещала про справедливость и своего благородного божка, который только и учит вас, змей, как потворствовать низменным грехам. А моя богиня… Моя богиня научила меня мести.

Бланка повела в воздухе пальцами и сломала беременной Матильде шею. Треснувшая кость так и торчала из ее плоти, точно мачта утонувшего корабля. Говорили, будто та самая кость потом оказалась в Храме Инира и стала известными мощами Святой Матильды.

Эту историю Авалон помнила во всех возможных деталях и последующих домыслах, потому что ее любила Каталина. Бланка Отравительница была ее прапрабабкой, освободительницей и объединительницей Трастамары. Она еще долгие годы, вплоть до своей смерти, искала оставшихся детей Филиппа и Матильды и уничтожала одного за другим.

Авалон шумно выдохнула, протерла заспанные глаза и задумалась. Как возможно даже во сне представить, что на троне Трастамары снова окажется мужчина? Только горячечный бред мог довести ее воображение до такого. Триумвират скорее костьми ляжет, чем допустит подобный расклад.

Из щелей подул морозный воздух, Авалон поежилась и закуталась в шкуры до подбородка. Холод был неплохим способом быстрее очнуться от кошмаров и остужал воспаленные мысли, однако неприятное волнение как будто впиталось под кожу. Тревожные мысли все равно не покидали ее голову, пока стучала зубами и приходила в себя на чердаке.

Она выбрала эту комнатушку не из-за удобства и обилия шкур, — без огня здесь было довольно зябко — а из-за мнимого чувства безопасности. Во-первых, она спрятала под одну из шкур нож и мешочек с гранатовыми зернами. Зерна, конечно, ей бы не помогли, но даже простое их присутствие вселяло в нее немного уверенности. Но самой главной ее защитой оказалась одна из ступенек лестницы, хлипкая и ужасно скрипящая. Если бы Горлойс надумал подняться наверх во время ее сна, скрип разбудил бы мертвого. И все равно страх, поселившийся в груди, не давал Авалон нормально поспать: она то и дело просыпалась от предчувствия опасности и странных снов.

Решив, что больше не уснет, она поднялась с кровати и поежилась. Ей нужны были тряпки в дорогу, свои она потеряла в суматохе резни на свадьбе. Они наверняка так и остались в королевской поклаже. Вряд ли монстров заинтересовали платья и атрибуты женского нижнего белья. Авалон даже немного воспряла духом — если они дойдут до поляны, она сможет поискать ароматные тряпицы, что определенно упростит ее передвижения.

Витая в размышлениях, Авалон спустилась по лестнице, ловко переступив скрипящую ступеньку. Бесшумно спрыгнув на пол, она поджала пальцы на ногах — от земли тянуло ледяным холодом. Покрывшись мурашками, Авалон подобралась к перегородке, чтобы проверить, что делает Горлойс. Она надеялась, что он еще спит, и ей хватит времени, чтобы умыться и подмыться снегом. Она пожалела, что не надела его сапоги, но тогда появился бы шанс, что он бы услышал ее шаги. А она могла и потерпеть — не хотела лишний раз с ним сталкиваться.

Горлойс пугал ее. Даже в раненном было в нем что-то затаенное, опасное, готовое в любой момент вырваться на свободу. Авалон вполне подтвердила свои предчувствия, когда в беспамятстве он напал на нее. Она едва не лишилась чувств, когда ей показалось, что он хотел надругаться над ней. Горлойс, конечно, все отрицал, но Авалон ему не верила. Все мужчины хранят и вскармливают в себе диких зверей, желающих разрушать.

Выглянув из-за перегородки, Авалон собиралась пойти к двери, но тут же замерла, не сделав ни шага, и затаила дыхание. Горлойс не спал. Он даже не лежал на своем импровизированном ложе — полуобнаженный, он стоял на коленях перед очагом с закрытыми глазами и медленно раскачивался. Руками он сжимал четки и, прижимая их к губам, неразборчиво бормотал себе под нос. Тлеющий очаг отбрасывал на его лицо искры и теплый, едва различимый желтый свет. Слегка вьющиеся волосы падали на лоб. Над бровью зависла капля пота.