Гранд-отель «Европа»

— В Нью-Йорке есть Бронкс, — объяснил он. — А у нас — Шутка. Это самый большой цыганский анклав в Европе. В принципе, я не расист, но в отношении некоторых народов быть толерантным очень трудно, вы же понимаете. Они живут в этом разбойничьем логове не как люди, а как животные. У нас в Скопье есть анекдот. По-македонски получается в рифму. Вот такой: «У меня умерла тетя Элеонора». На это надо ответить: «Ах! А что у нее было?» Имеется в виду: от какой болезни она умерла? Тогда первый говоривший отвечает: «Золотая цепочка и свидание в Шутке». Поняли? Так на самом деле и есть. И ничего не поделаешь. Вот так. Но я одного совершенно не понимаю: отчего такому туристу, как вы, позарез хочется побывать в этих трущобах?

— Мне посоветовала одна хорошая приятельница, — ответил я. — К тому же я не турист, а писатель. Исследую проблему.

— Вы уверены, что это хорошая приятельница? Честно сказать, сомневаюсь. А она вас не предупредила, что если вы отправитесь в Шутку одетый, как сейчас: в костюме, при шелковом галстуке с заколкой, в рубашке с запонками и в солнцезащитных очках «Прада», — то результат будет тот же самый, как если бы откормленный, но умственно отсталый буйвол заглянул в логово к голодным львам?

— Я не боюсь.

— Да я уж вижу. Это-то и опасно.

Я был очень признателен таксисту. Решительно шагая в направлении запретного цыганского города, я чувствовал, как внутри у меня екало от захватывающего чувства тревоги и предвкушения. Меня ждали опасные приключения.

В каком-то смысле Шутка оказалась именно такой, как я себе представлял. Цыгане уже попадались мне просто в городе; насколько это простой город — другой вопрос, но как уж сказал, так сказал; и это были жалкие попрошайки, в основном женщины в пестрых юбках, с нечистым взглядом в темных глазах, сидевшие со своими детьми на кусках картона рядом с какой-нибудь канавой, на самом краю общества. И было непонятно, откуда они берутся и куда деваются. Значит, вот здесь и есть место их обитания. Я попал в тайное гнездовье представителей фауны, принадлежащих к редкой экзотической породе. Если до этого я мог лицезреть лишь несколько отдельных экземпляров, то теперь я застал тысячи и тысячи существ данного вида в их повседневной жизни.

Дорабатывая этот фрагмент, я буду старательно следить за тем, чтобы в нем не слышалось расизма, потому что расизм здесь ни при чем. Но описать их вопиющую бедность и антисанитарные условия, в которых они вынуждены жить, таким образом, чтобы не создалось впечатления, будто ты считаешь их немытыми люмпенами, очень трудно. Возможно, вместо «цыгане» лучше употреблять слово «рома». Это более точное и более нейтральное обозначение. Но, видите ли, не так все просто. Именно потому, что термин «цыган» имеет много коннотаций, это более подходящее слово. Такова классическая дилемма, стоящая перед избалованными западными писателями, которые рассказывают о поездках в экзотические страны и о знакомстве — если это можно назвать знакомством — с менее привилегированными, с точки зрения европейцев, народами.

Ты стремишься как можно более образно и живо передать читателям свои собственные удивление, радость и волнение от мысли, что эти люди настолько отличаются от нас, — но в результате тебя упрекают, что ты не считаешь их равными себе. Ты уделяешь внимание убогим условиям их жизни — а у читателя создается впечатление, будто ты считаешь убогими их самих. И уже за сам факт, что ты находишь их экзотическими и потому стараешься написать их портрет, пустив в ход всю свою палитру стилей, тебя могут обвинить в расизме.

На меня оборачивались. Я старался излучать открытость и неподдельный интерес, которые мне действительно свойственны. Я упивался яркими красками. Все вокруг было пестрым, словно цвета могут перекричать бедность. Даже мусор на улице выглядел многоцветным. Хотя это, возможно, был все-таки не мусор, а товар, разложенный на земле, — трудно сказать. Мне пришлось отпрыгнуть, чтобы пропустить тележку с непонятным грузом, которую тянула по щербатой мостовой тощая лошаденка. Возница посмотрел на меня мрачным взглядом. Какая-то старуха в охристом платке подошла ко мне вплотную, приблизила свое лицо к моему и прошипела своим беззубым ртом что-то, чего я не понял, а потом еще кое-что, что я понял: «Турист», — шикнула она со злобой. Я продолжал улыбаться, даже когда нетрезвый парень в тренировочном костюме плюнул мне на пиджак.