Гранд-отель «Европа»

— «Одиссея» — не травелог, — возразил он. — Это история об ответственности человека за то место, где он родился, и о необходимости вернуться домой. Напряженность действия и релевантность «Одиссеи» заключаются не в расцвеченных фантазией описаниях странствий, которыми Одиссей потчует феаков, уговаривая их помочь ему, а в том факте, что читатель знает, а Одиссей догадывается об опасности, которая по причине его странствий нависла над всем самым дорогим для него. Половина «Одиссеи» посвящена рассказу о стараниях героя устранить ужасающие последствия его долгого отсутствия. Да и в последующих эпических поэмах странствие никогда не служит самоцелью. Ясон с аргонавтами пускается в плавание не для того, чтобы совершить круиз и вместе с единомышленниками посмотреть мир, а чтобы добыть золотое руно и с его помощью вернуть себе трон, на который имеет право. Эней бежит из горящей Трои, взвалив на спину отца и ведя за руку сына, и отправляется на запад не потому, что хочет расширить кругозор, а потому, что боги назначили ему основать новую династию. Цель его странствий — найти место, где он останется жить. Рыцари Круглого стола устремляются во все уголки света не потому, что хотят стать людьми широких взглядов, а чтобы найти святой Грааль. Странствия — всегда неизбежное зло, которое приходится терпеть исключительно ради корней.

— Историческое явление, наиболее близкое к концепту путешествия ради путешествия, — сказал я, — это, пожалуй, паломничество.

— Да, это интересный пример, — согласился он. — Спасибо за него. Но, думаю, полезно понимать, что ни один паломник никогда в жизни не пускался в путь, не имея непоколебимой веры в то место, куда он идет. Паломники направлялись и направляются к святым местам, это и есть их движущий мотив. Если бы для них был важен путь сам по себе, они бы точно так же, как современные туристы с рюкзачками, запросто сворачивали с проторенного пути, чтобы где-нибудь на пустынном бережке поразмыслить о том, какие они молодцы. Это правда, что паломничество часто сравнивают с процессом духовного роста, но цель все равно оставалась самым главным. Если кто-то не достигал цели, он не достигал ничего. Это настраивает на смиренный лад. Смирение, проистекающее из сознания поставленной перед тобой задачи, данного тебе поручения, разительно контрастирует с самодовольным гедонизмом сегодняшних путешественников.

— Прошу поправить меня, если ошибаюсь, — сказал я, — но, по-моему, я не делаю чересчур поспешных выводов, заключая, что ваш ответ на мой недавний вопрос, по сути, является отрицательным и вы отказываете путешествиям в способности расширить наш кругозор.

— Я не вижу необходимости вас поправлять. Могу лишь повторить, что кругозор расширяют размышления, а путешествия размышлениям скорее мешают, чем способствуют. Если спросить у закоренелых путешественников о самом ярком переживании за время их вояжей, они нередко отвечают, что для них странствия — способ отключить голову и перестать думать о своих проблемах. Охотно верю, что это приятно, но не верю, что это ведет к лучшему пониманию жизни. Это эскапизм, о котором я уже упоминал. К тому же путешествия — занятие, скорее укореняющее стереотипы, чем разрушающее их, как ошибочно полагают многие. Путешественник видит то, что хочет видеть. Если увиденное не соответствует его ожиданиям, он решает, что не туда попал, и едет дальше. Человек, приехавший в Индию и увидевший там менеджеров на «мерседесах» вместо живописных нищих и одухотворенных мудрецов в цветастых одеяниях, не захочет сделать вывод, что Индия, оказывается, не такая, как он думал, и ему придется скорректировать свои представления; он решит, что не туда попал и потому пока еще не нашел настоящую Индию, и поедет дальше, пока не увидит цветастые одеяния и нищих. Индустрия туризма отлично улавливает это желание найти подтверждение всех стереотипов.

— Господин Ванг от души приветствует эту философию, — сказал я.

— Восхитительно, что вкус хозяина-китайца оказывается необходим для превращения гранд-отеля «Европа» в такое место, которое будущие китайские гости оценят как типично европейское.

— Аутентичность — это не более чем конструкт. Перефразируя Пиндара и Ницше, можно сказать, что человек, чтобы стать по-настоящему тем, кто он есть, сначала должен превратиться в собственную карикатуру.

— Знаете ли вы, что господин Ванг решил перестроить Китайскую комнату? — спросил Пательский. — Парадокс состоит в том, что это помещение, которое в соответствии с европейской модой конца девятнадцатого века на ориентализм было украшено псевдокитайской настенной живописью и несколькими подлинными китайскими вазами, показалось нашему новому китайскому хозяину недостаточно европейским. Он хочет обставить эту комнату как типичный английский паб: с ковром на полу, плюшевыми сиденьями в нишах, — а на стенах повесить картины с изображением охотничьих сцен и скаковых лошадей.

Глава двенадцатая. Город тысячи статуй

1