Либеральное отношение к оппонентам Керенский причудливо сочетает с предвкушением краха революционной демократии: «Вы предлагаете путь дальнейшего разрушения. Из этого хаоса, как феникс из пепла, восстанет диктатор, – не я, которого вы стараетесь изобразить диктатором, а вот когда вы бессознательным, безумным союзом с реакцией уничтожите нашу власть, вы откроете двери подлинному диктатору, который вам покажет тоже, как вы предполагаете обращаться с капиталистами, который нас арестует, и вновь мы останемся с разбитым корытом». Оказалось, что реакционный диктатор – это и есть самый революционный большевик. Керенский не думал, что крайности могут сомкнуться. Он смотрит прямо в лицо этой диктатуре, но как будто не видит её: «вы разрушаете в государстве веру в демократическую власть, потому что вы разрушаете демократическую революционную дисциплину, провозглашаете лозунги, что меньшинство при всех условиях может не подчиняться большинству, что все средства борьбы возможны». Ему чудятся «здравый разум масс» и «творческий инстинкт демократии», но всё это остается лишь риторикой, не воплощаясь в институты противостояния самому опасному противнику – б ольшевикам.
Позднее в своей следующей речи Керенский привел примеры анархии, которая требовала пресечения. В Томске «сами местные демократические организации, утомленные грабежами и насилиями, которые происходили под названием “анархистских”, объявили военное положение и арестовали около двух тысяч людей, замешанных в этих грабежах и насилиях». В Севастополе, под влиянием внезапно вспыхнувшей митинговщины, были арестованы офицеры, и здесь всё обошлось телеграммой Временного правительства, которая предложила властям действовать силой. И командующий Черноморским флотом уложился в 24 часа, чтобы восстановить порядок. И ещё один общий пример: несмотря на отмену смертной казни, «в некоторых городах начинаются расстрелы грабителей и конокрадов, начинается самосуд».
Луначарский предлагает резолюцию от имени революционных социал-демократов-интернационалистов, где требует упразднения Государственной Думы и Государственного Совета, которые никем распущены не были и имели законное право на существование. К кому было направлено это требование? Института, который бы позволял ликвидировать эти органы, не существовало. Подобное действие было бы чистой узурпацией, но именно этого и желали радикальные марксисты: провозгласить новую власть, которая будет устанавливать новые законы и упразднит остатки прежней институциональной структуры государства – причём, без всяких Учредительных собраний и имитации общенародной воли. Действительно, революция есть узурпация. Игры в демократию, свойственные меньшевикам и Временному правительству, уже переступили через все законы, но не были в состоянии оформить демократические институты. Оставалась только узурпация, и вопрос состоял лишь в том, кто узурпирует власть целиком и полностью – вопреки всем «разговорщикам».
Вторая резолюция, озвученная Луначарским, предложила конкретный механизм трансформации органов власти – создание Временного Революционного Парламента, который будет контролировать деятельность ЦИК, которому и должна быть передана вся полнота власти. Съезд должен из своей среды избрать парламент численностью 300 человек с пропорциональным фракционным представительством. Петроградскому Совету выделяется дополнительная квота в 100 мест. Такая же квота предлагается Всероссийскому Совету Крестьянских Депутатов. Парламент выдвигает из своей среды Исполнительный Комитет, ИК назначает своих министров. А потом власть начинает формироваться «сверху» – старый аппарат замещается «новым революционным и народным», организуются губернские и областные Советы, которые посылают своих представителей в парламент – по одному человеку.
Именно это и называлось большевиками «властью Советов». Фактически это означало созданную «верхами» самозванцев, собранных «левыми» партиями Советов, которые охватывали ничтожную часть населения. Диктатура – это ни с какими народными массами не связанное правительство при формальном парламентском контроле, который не был народным представительством и служил лишь символом фиктивной народности.