Грани веков (СИ)

Рубаху Мухи пришлось пустить на лоскуты — получились вполне приличные длинные ленты, которыми Ярослав примотал согнутую в локте руку к груди, вдобавок, соорудив некое подобие бандажа.

Ирина, тем временем, улучив момент, всадила шприц в плечо дьяка. Тот никак не отреагировал.

Ярослав проверил пульс — он был едва ощутим. Ирина, угадав его мысли, достала флакон с физраствором, предусмотрительно положенный в сумку Давидом Аркадьевичем, вместе с внутривенной системой и катетером.

Ярослав кивнул. Конечно, пол-литра раствора — это мизер для такой кровопотери, но все же лучше, чем ничего.

Беззубцев и Афанасий наблюдали за их действиями, переговариваясь вполголоса между собой.

Ирина быстро ввела катетер в вену, прикрепила систему с физраствором и передала ее Евстафьеву, чтобы тот поднял ее выше.

Раствор бодро полился по системе, Ярослав перевел дух.

— Жить-то будет? — негромко спросил Беззубцев.

— Должен, — устало сказал Ярослав. — Но в седле он сейчас сидеть не сможет.

— Зараза! — выругался Беззубцев. — Понесла ж его нелегкая… Одни беды от вас, баламошных! Что ж ему теперь — карету искать?!

— Зачем карету? Телегу можно в селе каком раздобыть, — подал голос Афанасий. — Я могу хоть сейчас съездить, разузнать!

— Тогда уж сразу обоз! — Беззубцев с досадой сплюнул. — Всё из-за тебя, царевна! Кой черт тебя дернул из корчмы бежать?!

— Сам сказал — можешь идти на все четыре стороны! — отпарировала Ирина, смахивая с лица прядь волос. — Откуда я знала, что там настоящий дурдом?

— Дурдом… — протянул Беззубцев, словно пробуя на вкус незнакомое слово.

И фыркнул. — Точно, дурдом и есть!

— Можно носилки сделать, — подал голос Евстафьев. — Пару жердин, веревка и что-нибудь из одежды — двух коней друг за другом запряжем… Или спинку седлу приделать можно.

Беззубцев почесал затылок. — Добро! — сказал он. — Действуй, конюх. Мешкать нам нельзя — завтра к вечеру должны быть у Серпухова!

Глава 39

За окном ординаторской — предрассветная тишина. Из открытого окна начинают доноситься первые робкие трели птиц, предваряющие наступление нового дня.

Коган устало трет воспаленные глаза, отхлебывает остывший кофе из покрытой густым слоем налета кружки. Перед ним пачка историй, которые нужно проверить, отписать дневники, сделать новые назначения… Но мысли заняты совсем другим. Он открывает верхнюю историю, кладет перед собой, и снова застывает, уставившись на мерцающий монитор старого рабочего компьютера. Из коридора доносятся монотонный писк мониторов, сигналы дыхательных аппаратов.

Каждый такой сигнал словно отмеряет еще одну секунду чьей-то жизни.

Сколько еще их, этих секунд, отпущено ей?

— Давид Аркадьевич!

Он вздрагивает, и уже знает, что сейчас услышит.

Ксюша, новая медсестра, недавно закончившая колледж, глядит на него с порога глазами испуганного олененка.

— Там… сатурация падает… И давление…

Он молча поднимается, словно деревянный, передвигает ноги. Кажется, ночная тьма сгустилась сейчас над ним, давя на плечи, забивая глаза, уши, наполняя сердце отчаянием.

Останавливается около реанимационной койки, на которой лежит исхудавшее, бледное тельце, с тянущимися нему щупальцами зондов, катетеров, дыхательных контуров.

Монитор надрывается, показывая критический уровень кислорода в крови и стремительно падающие цифры артериального давления.

Прозрачные пластиковые пакеты с растворами кардиотоников, симпатомиметиков и гормонов наполовину пусты, на инфузоматах выставлены максимальные скорости и объемы.