Граница

Этот господский дом не нравился Диджле больше, чем все прочие европейские дома, столь не похожие на те, что строили в его родных краях. Всякий раз, как осман проходил мимо каменных стен, пожелтевших и потрескавшихся от времени, он обращался к Аллаху с пожеланием вложить в душу женщине, что потревожила покой его названного брата, немного благости и скромности. Слепым Диджле не был, и видел, как меняется взгляд хозяина, когда заходила беседа о распутнице; это больно ранило его, и он знал, он был уверен, что счастья эта любовь не принесет, не говоря уже о женитьбе!

Осман остановился перед дверью и снял шляпу. От парика из конского волоса потело за ушами, хотя, быть может, это волнение заставляло его обливаться потом. Платка у Диджле не было – он второпях оставил лоскут ткани дома, и теперь чувствовал себя грязным, как все европейцы. Он поднял руку и постучал в дверь.

Ждать пришлось недолго – на пороге появилась опрятная служанка, прижимавшая к себе метлу. Она вопросительно приподняла бровь, глядя на османа, и тот вежливо поклонился в пояс, а затем сказал:

- Я хочу говорить с твоей хозяйкой, девица. Важное дело.

- Она никого не принимает, - помедлив, ответила служанка. – Или у тебя есть вести от твоего хозяина?

Диджле насупился. В этом доме все женщины интересовались любовью! Он нехотя кивнул, рассудив, что это правда.

- Скажи их мне, и я передам.

Осман мотнул головой.

- Нет, - твердо ответил он. – Она должна услышать мои слова. Я буду правильно говорить. Ты – неправильно.

- Тогда тебе нужно будет вначале повидать Герхарда, - деловито предупредила она, и Диджле кивнул, соглашаясь с ее словами: говорить с мужчиной в доме разумно и почетней. – Он может спустить тебя с порога. У него зуб на твоего господина.

- Зуб? – Диджле представился волчий клык, и осман недоуменно заморгал.

- Неприязнь, - пояснила служанка. Она не обратила внимания на его удивление, и Диджле взглянул на нее с одобрением: редко, когда люди не пытались потешаться над его незнанием и оговорками.

- Я не воин, но чужого гнева не боюсь, - сказал он. – Проводи меня к нему.

Служанка посторонилась, пропуская его в дом, а затем заперла дверь. Она была совсем худенькой, чем-то похожей на сиротку, что служила у фон Бокков, и Диджле поймал себя на том, что думает о ведьминой помощнице почти с симпатией и умилением. Он немедленно разозлился на себя и поклялся молчать; впрочем, девица с ним тоже больше не заговаривала.

Диджле снял плащ и после некоторых колебаний отдал служанке нож, сам себе показавшись раздетым. Они прошли парадную часть дома, где не было ни малейшего следа беспорядка, словно люди здесь порхали над мебелью и не прикасались к вещам; даже камин был вычищен почти до блеска, хотя не топился – должно быть, на такой дом уходило немало дров в этих холодных краях. От окна поддувало, и Диджле поежился – к зимней прохладе он так и не привык, - но служанка провела его дальше, к боковым комнатам. Здесь она остановилась перед одной из дверей и почтительно постучала, а затем отступила на шаг, став так близко к Диджле, что он мог почувствовать, как сладковато пахнет ее кожа. Осман подобрался, с нетерпением ожидая ответа, но на пороге неожиданно появился сам хозяин. Его бледное лицо, светлые, коротко стриженные волосы, серые глаза в полутемном коридоре казались будто бы выстиранными, выцветшими. Он глядел на Диджле без интереса, но осман понял, что слуга баронессы узнал его.

- Что тебе здесь нужно? – спросил Цепной Пес, Кёпек-ага; кажется, так называл его названный брат.

- Он говорит, что у него важные вести для баронессы, - пискнула служанка и почтительно присела; еще один странный европейский обычай, к которому Диджле никак не мог привыкнуть.

- Да, Кёпек-ага, - коротко ответил он и дотронулся до сердца, поклонившись достаточно, чтобы слуга счел себя польщенным. – Но должно мужу говорить с мужем, потому я здесь.

- Если драный Лис прислал тебя по поводу иному, чем мои письма, - лицо слуги оставалось таким же невозмутимым, - то можешь идти прочь: баронесса не желает его видеть.

- Я не знаю ничего о письмах. Я пришел остеречь твою женщину, Кёпек-ага, - терпеливо сказал Диджле. Его задело, что этот человек низкого происхождения смеет так пренебрежительно отзываться о названном брате. Он с удивлением обнаружил, что гнев его прошел, и в душе осталась только печаль к заблудшему брату, который сам не знал, что есть хорошо, а что - плохо.

- От чего?

- Она ведет себя вольно и соблазняет мужчин, - горячо заговорил осман, ступив на привычную тему. – Она сняла ему голову с плеч. Он думает не о той, о ком должен думать, а о твоей женщине. Почему ты позволяешь ей быть распутницей? Ты, умудренный сединой старец, должен следить за ее честью! Неужели она отводит тебе глаза, чтобы предаваться утехам?