Граница

- Он же паршивый, - пискнула госпожа фон Бокк, глядя на его расчесанные руки. – У него наверняка вши… Или блохи. Или клопы!

- Тетушка! – София обиженно вздернула курносый нос. – Он очень милый человек, хоть и магометанин. Я желаю, чтобы он мне прислуживал.

Госпожа фон Бокк закатила глаза, но все же не убежала, пока София красочно рассказывала об их заключении, изрядно сгущая краски. По ее рассказу выходило, что этот тощий беспокойный осман чуть ли не рыцарь Роланд и Гай Фабриций Лусций в одном лице, настолько баронесса превознесла его благородство и подвиги. Она чуть замялась, когда пришлось говорить о дороге назад, но быстро присочинила таинственного незнакомца с хорошими манерами, возможно, князя или герцога, и намекнула на его родство с императорским домом. На этих словах госпоже стало дурно, поскольку она была наслышана о привычках императора появляться инкогнито среди простых людей, и служанки бросились поддержать ее и дать нюхательных солей, после чего усадили на мягкую софу. Диджле настороженно стоял за спиной Софии и время от времени кланялся, отчаянно смущаясь от откровенных девичьих взглядов: служанки отнюдь не остались к нему равнодушны.

- … и теперь мы пришли, и я с трепетом жду вашего мудрейшего решения, тетушка, - льстиво закончила София и опустилась к ногам госпожи фон Бокк. Та тяжело вздохнула, но посмотрела на Диджле уже благосклонней.

- Что ж, окончательное решение должен принять господин фон Бокк. Я могу только по-христиански позаботиться о том, чтобы спаситель моей племянницы ни в чем не нуждался.

Диджле смутно понимал, о чем идет речь; в голове у него было пусто от усталости. Старая женщина, вовсе не похожая ни на одну из старух его земли, опасалась его. Он ее не винил, но все-таки предпочел бы, чтобы его покормили не только разговорами и оставили на сегодня в покое.

В зал неслышно вошел лакей, и госпожа фон Бокк приказала ему позаботиться и принять спасителя баронессы, как гостя: приготовить ему постель в одной из комнат на втором этаже, принести ему ужин и погреть воды в бадье для мытья. Легкий смешок – тень его – прошел среди служанок, и София кинула на них неодобрительный взгляд. Диджле не понял, что они нашли смешного в словах хозяйки, приложил руку ко лбу и низко поклонился.

- Моя надежда – найти приют в этой земле, - он недоуменно посмотрел на Софию, которая прикрыла рот рукой. Ее плечи тряслись, будто она плакала. Неужели он опять сказал что-то не то? – Пусть в твоем доме живут счастье и деньги, женщина.

Его проводили на большую закопченную кухню, и слуга, под чье попечение он попал, поставил на стол глубокую тарелку с жарким, из которого столбом торчала ложка, показал жестом, чтобы Диджле не стеснялся приступить к еде, и отвернулся поставить котел на огонь. Диджле растерянно огляделся: на каменном полу не лежало ни ковра, ни циновки. Разочарованный, он переставил тарелку на пол и уселся рядом. Первым делом Диджле облизал ложку, искренне недоумевая, зачем она здесь, и отложил ее в сторону, чтобы переворошить пальцами овощи и редкие кусочки мяса. Мясо тоже было каким-то странным, и на всякий случай он выловил его из тарелки – вдруг это свинина? По закону стоило бы выкинуть всю пищу, если ее касалась мертвая плоть нечистого животного, но так хотелось есть, что Диджле виновато попросил у Аллаха прощения и принялся за овощи. Странно, но слуга не подал ему ни лепешек, ни скатерти, о которую можно было бы вытереть руки; об омовении пальцев Диджле даже и не мечтал – о чистоте в этих краях, кажется, знали лишь понаслышке.

Тарелку он опустошил быстро, и еда казалась пищей райских садов, пусть и приготовлена людьми неверными. Чтобы не пропадала подливка, он провел пальцем по дну, тщательно собирая остатки, и только когда над его головой раздался сдавленный возглас, отвлекся от своего занятия. Слуга стоял рядом с ним, прижимая к груди кружку, и с расширенными от возмущения глазами тыкал пальцем в мясо, разложенное на полу.

- Харам, - застенчиво пояснил ему Диджле. Ему было неприятно, что бритый старик так волнуется из-за него. – Нельзя есть.

- Да! Нельзя!

Слуга схватил его за рукав и заставил подняться, чтобы подвести к столу и показать на лавку.

- Сидеть здесь, - велел он. – Пол – нет! Разбрасывать мясо – нет!

Диджле уныло кивнул. Европейские обычаи ему не нравились, но возражать он все-таки не стал; в чужом доме хозяевам надо платить уважением. Кое-как он устроился на лавке, почувствовав себя курицей на жердочке, и вопросительно взглянул на морщинистое лицо слуги. Тот поставил перед ним кружку, но внутри плескалось вино, и Диджле отодвинул ее в сторону, стараясь не касаться жирными пальцами.

- Харам, - твердо сказал он. – Нельзя пить. И руки.

Из слуги ручьем полилась возмущенная немецкая речь, в которой чересчур часто повторялось слово «нельзя». Он бросил Диджле засаленное полотенце для рук и ядовито осведомился о чем-то – два слова осман понял ясно: «хотеть» и «кофе». Диджле просиял и закивал головой, брезгливо вытирая ладони о грязную ткань.