Граница

- Я хотел, и все посчитали, что это моих рук дело. Но я не знаю, кто настоящий убийца. Тем не менее, мне пришлось бежать. Сначала я думал отсидеться где-нибудь в глуши, но поднялся такой шум, что никак нельзя было оставаться в Швеции. Если бы не сестра и ее муж, меня бы, наверное, быстро бы поймали и казнили. Но они помогли мне уехать в Данию. Там меня первым делом обокрали и чуть было не убили. Только я оказался живучим.

- Тогда ты стал бродягой? Это недостойно человека знатного.

- С одной стороны, так. А с другой – я попробовал заявить в приемной одного господина, что дворянин и ищу убежища. Сказать, что случилось? За мой шведский говор мне всыпали палок, а за то, что я здесь, в Дании, без документов, чуть было не посадили в тюрьму. Я вовремя сбежал, - пояснил Лисица. – Это был второй урок, который я усвоил на чужбине, и решил, что нет смысла никому рассказывать о своей судьбе. В те дни и появился Лисица вместо Йохана фон Фризендорфа.

Диджле промолчал. Он бы не смог отказаться от своего имени и вести порочную жизнь, подобно названному брату. Впрочем, он не мог его судить; это было бы черной неблагодарностью к тому, кто спас его дважды. Лисица тоже замолк и глядел себе под ноги; он не хмурился, но весь отстранился, будто полностью оказался в своем прошлом. Узел из семи кос на его затылке подпрыгивал при каждом шаге, и Диджле подумал, что названный брат все-таки доверяет ему, раз поделился самым сокровенным.

Глава 17

Дорога до города заняла несколько дней. Им повезло пару раз сговориться с местными о провозе и значительно облегчить путь. Что и говорить, лежа на сене в телеге, путешествовать было куда как приятней! Встречные влахи косились на Диджле недобро, но Лисица всякий раз говорил, что это святой человек, который едет из самой

Аравии принять христианство, и наивные люди преисполнялись уважением и даже стремились угодить осману, отчего тот смущался, не понимая, за какие заслуги к нему изменилось отношение.

В городе Лисица первым делом отвел османа к цирюльнику, и тот умело лишил его любовно лелеемой бороды. Уши у Диджле неприлично оттопырились, и теперь-то стало ясно видно, что ему не исполнилось и двадцати. Осман перенес унизительную процедуру с достоинством, хотя так крепко сжимал кулаки, что цирюльник старался держаться от него подальше, когда спрятал свою бритву. Он побрил и расчесал и Лисицу, и на это ушло едва ли не полдня, но, когда напуганный работой цирюльник от отчаяния заикнулся о том, чтобы остричь господина или побрить ему голову, Лисица посулил ему флорин, коль тот сможет оставить волосы на месте. С хвостом, связанным черной лентой, как носили здесь многие, названный брат неожиданно изменился, и Диджле дивился тому, как поменялись его манеры, и из речей исчезла простота.

В лавке, торгующей платьем, они провели еще полдня, пока на османа подбирали европейскую одежду. Несмотря на свой затрапезный вид, названный брат нахально уселся в мягкое кресло для важных гостей и гонял хозяина и всех его помощников приносить самые лучшие одежды, которые у них найдутся. Диджле стоял неподвижно, пока его обряжали то в одно, то в другое, и всякий раз покрывался холодным потом, когда ему подносили большое зеркало. Смотреть на себя было противоестественно, стыдно; бритый и стриженый смуглый юноша в европейской одежде казался незнакомцем, да только бежать от данного слова было некуда.

Лисица, назвавшись Йоханом Фризендорфом, снял комнату у главной площади. Любопытствующий хозяин, то и дело потирая шею, ненавязчиво попытался выведать у него: кто он и с какими намерениями приехал. Он так старательно отводил глаза и улыбался, что даже простодушному осману стало ясно, что любое сказанное слово будет передано куда следует. Позже Йохан пояснил Диджле, что некоторые люди получают деньги от австрийского коменданта, если докладывают ему о приезжих, удобно отлавливать подозрительных, если что случится. Хозяин забеспокоился, когда узнал, что у его постояльцев нет документов, но Йохан разговаривал с ним так уверенно и высокомерно, что, в конце концов, соглядатай скис и исчез, прислав снизу скромный обед из трех блюд и кофе.

Пока они ели, Йохан жестом приказал Диджле молчать, лишь отрывисто отдавая распоряжения. Осман недоумевал, к чему бы такие предосторожности, но, когда собрался отнести грязную посуду вниз, за дверью оказался худой слуга, такого же прохиндейского и неустроенного вида, как и хозяин. Он делал вид, будто протирает стену от мушиных следов, но Диджле ни капли ему не поверил и втащил его в комнату, не слушая отчаянных стенаний.

- Я ни в чем не виноват. Я просто убирался, - без конца повторял слуга, вертевшись вокруг своей оси, чтобы одновременно поклонится и Йохану, и его слуге. Его длинный нос покраснел, и в темных навыкате глазах плескался страх.

- За такие проделки обычно я бью палкой, - сухо отвечал Йохан. – Но сегодня я противоестественно добр. Потому принеси мне чернил, перьев и хорошей писчей бумаги, и я подумаю, миловать тебя или нет. Отпусти его!