Граница

Толпа дрогнула и раздробилась, притягиваясь к оставшимся каретам, в надежде поглазеть на прочих приехавших господ; солдаты столпились на площади, ожидая приказа разгружать фургоны и расходиться по назначенным квартирам. Их женщины из обоза тут же принялись хлопотать вокруг мужей, расстелив свои косынки на земле и разложив на них скромные съестные припасы, вытирая носы перепачканным и оборванным детям. Галдеж поднялся, как на птичьем базаре, и горожанки, пожалев людей, проделавших столь долгий путь, угощали приезжих яйцами, хлебом, пряниками, вареным мясом, сморщенными лежалыми яблоками, репой и морковью, и всем прочим, чем не жалко было поделиться.

Откуда-то прошел слух, что вместе с доверенным лицом наместника приехало немало знатных людей; не только капитан и лейтенанты полка, но даже настоящий русский князь, не говоря уже о мелочи вроде баронов и простых дворян из графской свиты. Пресловутый русский князь вызвал немало пересудов в доме Шенберга, но хлопоты по устройству новых постояльцев помешали расспросить о нем, как следует. Йохан представлял его, как высокого старика с орлиным взором – как когда-то доводилось видеть в детстве, но тот оказался томным, броско и модно одетым юношей, сильно накрашенным и манерным настолько, будто он на минуту выбежал из бальной залы и намеревался немедленно туда вернуться. Говорили, что он - прекрасный фехтовальщик, волокита и поэт, вынужденный бежать от гнева русской императрицы, что он пользовался влиянием при Берлинском дворе у короля Фридриха, что он много путешествовал и не считал денег; его звали Андреем Павловичем Вяземским, и никто не мог с первого раза выговорить такое длинное имя. Приехал он всего лишь с одним верным слугой и, несмотря на титул, держался достаточно просто и дружелюбно, немедленно войдя в доверие к господину фон Бокку, который был польщен вниманием столь знатной особы. Князь Вяземский не чурался развлечений, тратил деньги с умом и, похоже, много больше получал в ответ от людей, которые желали расположить его к себе.

Дружбы с Йоханом у них не вышло. Андрей Павлович относился к нему покровительственно-снисходительно, не упуская случая сочувственно напомнить о шведских поражениях, и всякий раз Йохан хватался за шпагу, настолько его выводил из себя этот тон. Дуэли не случилось лишь из-за дам, которые не желали терять сразу двух поклонников, и по вечерам Диджле увещевал названного брата, что стоит быть терпеливым, сам удивляясь непривычным для себя словам.

Суд над Уивером назначили после Рождества, хотя ничего нового приехавшая комиссия не нашла. Гораздо больше времени граф фон Бабенберг потратил на то, чтобы разобраться в делах капитана, ландрата и городского казначея и заявить, что все делалось неправильно, неверно и против имперских указов. Капитан фон Рейне пару раз приглашал Йохана на ужин, где мягко намекал, что если барону фон Фризендорфу придется держать ответ перед комиссией об их отношениях с англичанином, то не стоит упоминать об орнитологических тетрадях. Капитану в те дни приходилось туго; кроме собственных проблем, навалились еще беды с приезжими: среди солдат то и дело вспыхивали драки, царило пьянство и воровство. Наказывать людей из чужого полка он не мог, пусть они, по всеобщему мнению, и заслуживали виселицы, и ему пришлось отпустить даже гефрайтора, заколовшего в поножовщине одного из его солдат. Граф фон Бабенберг неохотно принял рапорт об этом происшествии, но разбираться не торопился, и вместо того прислал фон Рейне бочонок прекрасного рейнского вина, посчитав, что подобная взятка вполне искупит человеческую жизнь.

Йохана действительно позвали к графу, но вопросы, которые тот задавал за приватным ужином, относились вовсе не к англичанину. Бабенберг знал, что слуга барона фон Фризендорфа по-прежнему передает ему еду и кое-какие вещи, но, похоже, это его ни капли не волновало; судьба Уивера была решена наперед, и грядущие пытки, и суд должны были стать лишь формальностью. Иногда Йохан всерьез думал послушать Софию и спасти Честера, но его останавливало одно: некуда было повести пленника и трудно выбраться из города, который кишел гренцерами, как вшивое рубище. Кроме того, потом он не смог бы вернуться к Анне-Марии под старой личиной Лисицы; милая девица ждала ребенка от него и терпеливо сносила осуждение отца и соседей, замкнувшись в своем собственном мирке. Несчастливое колечко, подаренное ею, Йохан носил с собой, но, когда он глядел на него, чтобы вспомнить о храброй возлюбленной и набраться сил, ему почему-то мерещилась баронесса Катоне.

Железное, поцарапанное, чуть погнутое – кому принадлежало кольцо? Иногда Йохану казалось, что не человек его потерял, но злой горный дух, и выковано оно было лишь ради раздора. Все смешалось, скаталось в единый ком – ложь, разбойники, горбунья, которую он использовал, весь высший свет, исчезнувший Пройссен. Внутри него была истина, что могла бы восстановить справедливость, но не разбить было этот затвердевший полупрозрачный шар.