Граница

- Пятница – это день, - обиженно возразил Диджле. По его лицу было видно, что он недоумевал перемене в настроении названного брата. – И я отнюдь не простодушен и дик. Это здесь дикарь на дикаре, хоть и кичатся платьем и манерами.

- Я думаю, мы скоро уедем, - уже серьезно ответил Йохан, пропустив мимо ушей его слова. – Если только снег не перекроет дорогу. Ты прав. Что думать о деньгах, если верней будет заработать их в другом месте? А о справедливости и подавно думать не приходится…

- А Анна-Мария?

- Я поговорю с ней.

Это обещание не успокоило Диджле, но он все-таки замолчал. Когда он закончил выгребать деньги и сложил мешочки, Йохан повесил подсумок на сук дерева, пояснив, что глупо таскать приметную вещь с собой. Замерзший осман не возражал и только просиял, когда Йохан добавил, что пора идти домой к Шенбергу.

После того, как они отогрелись, выпили горячего кофе и поужинали в компании любезных хозяев, Диджле долго копался в своем сундучке, где хранил дорогие сердцу вещи; он долго стоял на коленях над расшитой сестринской подушечкой, поглаживая ее пальцами, пока Йохан отвечал на письма, пришедшие за время их отсутствия. Осман вытащил из сундука деньги в суконном мешке, подошел к названному брату и с поклоном положил их к его ногам.

- Это мое жалование, брат, - торжественно сказал он, сбиваясь и путаясь в немецком языке. – Ты был так добр, что щедро осыпал меня деньгами за мою ничтожную помощь. Я взял отсюда немного, чтобы помочь несчастной сиротке, но все остальное хочу вручить тебе. Если ты боишься, что тебе не хватит золота и серебра, чтобы начать новую жизнь в другом месте, то я нижайше прошу принять тебя эти монеты.

- А разве ты не поедешь со мной? – Йохан нарушил церемониал дарения, и Диджле огорчился.

- Как я могу ехать в те грешные земли? – ответил он уклончиво, и Йохан улыбнулся. – Я позабочусь об англичанине, чтобы облегчить ему последние дни перед казнью. Не пропаду, брат.

Диджле покорно склонил стриженую голову. Йохан задумчиво глядел на его макушку и оттопыренные уши; трудно придется осману здесь в одиночестве. Хоть Диджле был искренен, но он умолчал о главной причине, что удерживала его здесь – служаночка, в которую он был влюблен без памяти; настолько, что всякий раз не смел оставаться с ней наедине и почти не говорил с ней, полагая, что недостойно безродному мужу чернить девичью честь.

- Я очень польщен, - сказал Йохан. – Ни один король, император или султан не мог бы одарить меня больше, и в своем благородстве ты поднялся наравне с ними. Пусть пока деньги лежат у тебя. До нужной поры.

Диджле покраснел от удовольствия и даже не стал настаивать, чтобы названный брат принял подарок. Йохан был тронут его поступком, но пользоваться такой широтой души казалось кощунством. В пути не так трудно раздобыть денег, гораздо легче, чем заработать их, сидя на одном месте. Осману они пригодились бы больше.

Глава 28

День за днем Йохан откладывал разговор с Анной-Марией, и чем чаще Диджле напоминал о женитьбе, тем меньше ему хотелось показываться ей на глаза. Он не боялся, что его узнают в доме ее отца, но не мог забыть выражения ее глаз при последней встрече. Вяземский вел себя, как обычно, словно ничего между ними не произошло, но порой намекал о темном прошлом одной известной персоны в обществе. Снег пошел сильней, а потом так же неожиданно потеплело – редкость для последних суровых зим, - и почти весенняя слякоть развезла дороги. До Рождества оставалось совсем немного, и господин фон Бокк намеревался устроить пышный бал для всей знати: приезжей ли, местной ли – не имело значения. После Рождества должны были объявить приговор Честеру Уиверу, и последнее письмо, которое пришло из Вены от английского посла, содержало в себе лишь сожаление, что поданный короля Георга оказался столь вероломным в чужой земле. Он также писал, что обязательно сообщит его почтенной семье о случившемся и интересовался, можно ли будет отправить тело казненного, в случае смертного приговора, в Англию. Граф Бабенберг со смехом рассказывал, что ради этого посол собрался прислать три бочки бренди, до которых, по слухам, был большим охотником, – одну, чтобы положить труп, а вторую и третью – для жадных до спиртного солдат, чтобы те случайно не отравились трупным ядом. Англичанину никто не сочувствовал, и даже София притихла, поглощенная подготовкой к рождественскому балу. О грядущем отъезде Йохан никому не говорил. Что этим людям до него? Диджле ворчал себе под нос, вновь недовольный; по его мнению, заявлять о своих делах надо было честно и открыто.