Граница

Левое веко его снова едва заметно задергалось, словно на неподвижной поверхности пруда появилась какая-то рябь. Он бессознательно поднял руку и потер место, которое его беспокоило.

– Так много людей погибло… слишком много. Гибнут герои, мужчины и женщины, они отдают свои жизни в борьбе с врагом, защищая всех нас. А дети… ведь гибнут и дети. И неужели вы думаете, что мы должны сдаться, подчиниться врагу и безропотно умереть? Тогда… зачем мы тогда вообще живем?

– Мы вовсе не собираемся сдаваться, – сказал Дерримен.

– Да, ни в коем случае. Города один за другим освобождаются от врага. Вы ведь слышали мою речь, да?

Джефферсон осторожно кивнул.

– В сообщениях, которые я получаю… говорится о людях… они не военные, они простые граждане, но они продолжают бороться. Слава богу, у них есть оружие… и еще два года назад я бы не мог сказать этого, но, слава богу, есть у нас люди, которые умеют изготавливать бомбы.

– Совершенно верно, – поддакнул Джефферсон.

– И победа будет за нами, рано или поздно. Эти сайферы и горгонцы… они не смогут нас так просто раздавить. Хотите я расскажу вам, что скоро произойдет? Над этим оружием у нас идет непрерывная работа, даже сейчас, в данную минуту. Как думаешь, стоит рассказать им про джи-бомбу, а, Вэнс?

От Этана с Джефферсоном не укрылось, что при этих словах лицо Дерримена сразу помрачнело. Этан уже знал, что сейчас скажет президент, потому что мысли его были перед ним как на ладони, словно трепыхающийся, изорванный до дыр флаг, но миротворец продолжал молчать.

– Как вам будет угодно, – едва слышно промямлил Дерримен.

– Джи-бомбы собираются в штате Кентукки. В пещерах, – сказал президент, глядя на Джефферсона. – Когда сборка подойдет к концу, их у нас будут тысячи. Мы развяжем против врага бактериологическую войну. Мы сбросим эти бомбы на цитадели горгонцев и сайферов. Это обычная земная бактерия, для нас совершенно безвредная, потому что наш организм к ней привык. У нас к ней выработался иммунитет. Но вот пришельцы… они ведь и знать не будут, от чего погибают. На них свалятся тысячи джи-бомб. Понимаете?

Никто не произнес ни слова.

– Вот так наша Земля была спасена в «Войне миров»[17], – продолжал президент Биль. – У нас все получится. А потом сожжем их трупы, а останки зароем бульдозерами. Трупы, – повторил он и сдвинул брови. – Может, лучше сказать «их туши», как ты считаешь, Вэнс?

Тут уж миротворец не выдержал:

– Простите, сэр, а где находятся эти цитадели?

– Прости, что ты сказал?

– Я спросил про цитадели.

Тут Этан почувствовал, что Дерримен хочет вмешаться, и поднял указательный палец, чтобы успеть досказать все, что хотел:

– Где они находятся, можете показать на карте?

– Не так важно, где они находятся в данный момент, – сказал Дерримен. – К тому времени, когда наш проект будет завершен, все равно придется заново оценивать ситуацию.

Этан повернул голову, наконец-то обратив внимание на этого человека:

– Вы действительно верите в то, что все делаете правильно?

Снова в кабинете повисла тишина. Джефферсон переступил с ноги на ногу и откашлялся: атмосфера тревожно сгущалась.

– Джефферсон Джерико! – вымученно улыбаясь, проговорил президент. – Я несколько раз смотрел по телевизору ваши выступления. В общем… два раза. Моей Аманде очень понравилась музыка. У вас пел хор из Атланты, один раз я тоже смотрел. Должен сказать… я бы ни за что не узнал вас. Даже сейчас… трудно понять, что там были вы.

– Мне бы побриться и принять душ. Тогда бы, наверное, узнали.

– И… вы еще назвались… Леоном Кушманом. Я долго думал, все пытался вспомнить. Так много людей, так много разных лиц. Но потом в голове сложилось. Да, я вспомнил ту вечеринку в квартире у Джинджер Райт, в мае тысяча девятьсот девяносто второго года. Мы тогда были в Литтл-Роке, на благотворительном обеде в честь Клинтона. И я вас вспомнил, точно вспомнил. Боже мой, как давно это было!

– Да, целая жизнь, – согласился Джефферсон.

– Мы тогда здорово повеселились. Кругом дым коромыслом, все балдеют, и мы с вами тоже оттягиваемся… Помню… вы казались мне парнем, который обязательно должен пойти в гору. Целеустремленный, с амбициями. И у вас кое-что получилось, верно?

– Я очень старался.

– Гораздо больше, чем просто старались, Леон. Но простите, теперь вас лучше называть Джефферсоном, правильно?

– Да, в документах теперь стоит это имя.

Снова наступило молчание. Президент резко крутанулся в кресле и развернулся лицом к фотопанно на стене. Прошло какое-то время, прежде чем он снова заговорил. Он был у себя, в своем кабинете, и, может быть, это все, что осталось у него в этом мире; никто не посмел торопить его или подгонять.

– Какой прекрасный город, – сказал он наконец тихим, отрешенным голосом. – Прекрасные дома. Памятники людям, которых давно уже нет с нами. Вчера вечером я все думал… лежал в постели и думал… про Библиотеку Конгресса, про Смитсоновский национальный музей. Все эти сокровища… все эти прекрасные вещи. Что с ними сейчас, а, Вэнс?

– Я уверен, что они никуда не делись, сэр.