Граница безмолвия

Сам Тунгуса обычно пил очень мало, старшина еще ни разу не видел его навеселе. Но не потому, что опасался командиров, просто уверен был, что «огненная вода делает слабыми руку и глаз охотника». Судя по всему, он собирался стать лучшим охотником во всей Западной Сибири. Впрочем, стрелял ефрейтор действительно отменно. Ордаш убедился в этом, поскольку трижды ходил с ним на диких оленей. Причем в последний раз они дошли на лыжах почти до предгорий таежного хребта. Не потому, что нигде не могли обнаружить оленей, нет, двух из них они завалили еще в пяти километрах от заставы, ракетой предупредив об этом «группу доставки», шедшую по их следам, упреждая стаи волков. Просто Ордаш вдруг почувствовал: нужна какая-то психологическая разрядка, нужно как-то сменить обстановку, почувствовать себя вне всякого тяготения казармы.

А лекарство от тоски, которая охватывала в здешних краях всякого белого человека, определено было Оленевым со всей возможной конкретностью: «Берешь ружье, берешь собака и долго бредешь тундра, до самого тайга».

Поднявшись на мансарду, они выпили еще совсем понемножку, и всего лишь за удачную охоту, и через черный ход покинули здание Нордического Замка.

Они специально решили спускаться к восточному побережью, по хребту, окаймлявшему каньон, чтобы сэкономить время, которое ушло бы на обход мыса.

В глубине каньона все еще лежал снег, а цепь миниатюрных озерец прослеживалась за ледниками, которые вряд ли способны были растаять даже до середины августа.

– Солнце уже пребывало на крайнем западе, и где-то в глубинах Европы оно уходило бы в предвечерний мрак. Однако здесь через три-четыре часа закат сольется с рассветом, порождая величественное видение, называемое «белыми ночами», которые в здешних местах начинались со второй половины мая и завершались в начале августа.

Спуск оказался значительно круче, чем старшина мог предположить, причем на одном из уступов тропы он чуть было не свалился в обрыв, но не из-за крутизны склона, а от грохота, который вдруг донесся со стороны айсберга. Словно очарованный, Ордаш наблюдал, как, расколовшись в северной своей части, огромная ледяная гора поначалу как бы ушла под воду, а затем часть её вынырнула уже за просветом темно-синей полыньи, превратившись в самостоятельный айсберг.

Раскол произошел настолько неожиданно и так громко, словно кто-то заложил в середину айсберга солидную взрывчатку. Крушение, произошедшее на айсберге, коснулось и всей той массы льдин, которые соединяли его с островом; льдины вдруг начали находить друг на друга, образуя громадные торосы; они разламывались пополам и крошились, образуя огромные полыньи.

– Смотри, камандыра, медведица! – тронул старшину за рукав Оленев.

– Где? – рванул ружье Ордаш, бросая взгляд на белое поле прибрежья.

– Вон, на вершина айсберга, который откололся, да…

Вспугнутая крушением ледника, белая медведица поспешно уходила по склону, к его конусоподобной вершине, и вслед за ней торопливо поспешал медвежонок. Там она, очевидно, решила переждать, пока ледяная стихия уляжется, чтобы потом отправиться к полынье, на охоту.

Поднеся к глазам бинокль, старшина увидел, что, остановившись, медведица подняла морду и, глядя на остров, в сторону уже замеченных ею людей, угрожающе заревела.

– Да, с такой мамашей на узкой тропе лучше не встречаться. А ведь хороша была бы шуба, как мыслишь, ефрейтор?

– Медведицу убьем – медвежонок тоже погибнет. Зимой охотиться надо: медведица сама, медвежонок взрослый, и тоже сам, да…

– Но медведь-самец тоже должен прогуливаться где-то неподалеку.

– Нет, медведица уводит медвежонка. Боится, что медведь разорвет его и съест. Поэтому медведица уходит, да…

– Каннибальствует, значит, самец бездушный? Самое погибельное увлеченье. Ладно, уговорил ты меня, Оркан: стреляем только взрослого самца, – благодушно улыбнулся Вадим, наблюдая за тем, как медведица мордой подталкивает заигравшегося медвежонка, пытаясь поскорее убрать его подальше от людских глаз.

«Появиться бы однажды в Салехарде, – мечтательно проследил за медведями старшина, – да швырнуть к ногам Риты Атаевой шкуру убитой медведицы… – Но тут же одернул себя: – Возможно, в Одессе ты, пижон, кого-то и поразил бы шкурой белой медведицы, но только не в заполярном Салехарде. Впрочем, пардон, мадам, в районе 202-й заставы леопарды и тигры не водятся. И все же, как это было бы прекрасно: однажды появиться в Салехарде и разыскать Риту Атаеву. Пусть даже не швыряя при этом к её ногам никаких шкур…».

– Медведицу мы зимой стрелять будем, старшина, – попытался успокоить его ефрейтор, считая, что Вадим загрустил из-за того, что от них ушла добыча. – Не смотри на эту медведицу, другую добудем.

– О той, о другой «медведице» я как раз и думаю, ефрейтор, – иронично охладил его Ордаш, немного недовольный тем, что Оленев ворвался в его сладостные воспоминания.