Граница безмолвия

– Сообщивший нам эту новость капитан-лейтенант оказался несловоохотливым. Да и, находясь на разных «бортах», не очень-то поговоришь. Однако он сказал, что немцы прут вовсю, всей мощью своей техники и живой силы. И, судя по сообщениям, которые они на судне получают по радио, вклинились в нашу территорию уже на добрую сотню километров.

– Ну, это он, допустим, преувеличивает, – проворчал Ласевич. – Переть они, конечно, могут; будут действовать ударные отряды прорыва, станут выбрасывать десанты, активизируются террористические группы, которые были засланы заранее… Все это понятно, тем не менее далеко продвинуться немцы не смогут.

– Как вы понимаете, я всего лишь повторил слова морского офицера.

– Почему же начальник заставы скрыл эту весть от личного состава? – решительно выйдя из беседки, политрук нервно прошелся взад-вперед по блуждавшей между валунами тропинке. – Нет, действительно, почему он скрыл этот факт от личного состава? Как это следует понимать?

– Успокойтесь, политрук, ничего он не скрывал. Это мы попросили его подождать до утра.

– Кто «мы»?

– Ясно кто: я и ефрейтор Оленев. Все равно ведь в бой нам не вступать, к линии фронта не выдвигаться. К тому же слова случайно подвернувшегося на Севморпути морского офицера – это еще не официальное сообщение.

– Но ведь объявить об этом факте Загревский все равно намерен. Тогда почему не сегодня, не сразу? Какой в этом смысл?

– Сугубо человеческий. Пусть люди еще один вечер и одну ночь проведут, ничего не ведая. Пусть еще одну ночь поспят спокойным, мирным сном. Не исключено, что большую часть нашей заставы снимут с пограничного дежурства и отправят на фронт. Если только не всю заставу.

– Исключено. Никто заставу оголять не станет, – горячечно произнес Ласевич, но тут же приумолк, не поверив собственным словам.

– Кто знает, какая там ситуация на фронтах?! Возможно, сейчас там каждый штык хорошо обученного, стойкого бойца – на вес победы. А мы ведь все-таки пограничники.

– Черт, я только теперь вспомнил: самолет. Это ведь был немецкий самолет! Мы подумали, что, очевидно, это какой-то исследовательский. У нас ведь с Германией мирный договор, так, может, идет общее исследование арктического пути, движения льдов.

– Ход мыслей у нас был тот же. Но когда сообщили о появлении германца морякам, те насторожились. Ни о каких таких союзнических полетах немецких пилотов над Северным морским путем они не слышали. Добро хоть суда вооружены.

– Так они уже вооружены?

– Насколько это было возможно. На ледоколе я видел орудие и зенитный пулемет. Значит, моряки его, как я понял, уже мобилизованы, судно стало военным. Хотя и выглядит вполне гражданским. Кстати, на судне, следовавшем за ним, на носу тоже стояло орудие.

– Если это действительно война, то понятно, что германец сразу же попытается взять под контроль и Северный путь, чтобы не допустить подвоза к линии фронта живой силы и прочего снабжения из Сибири и Дальнего Востока. Обычная стратегия войны, старшина.

– Тогда может оказаться, что и наша застава хоть чем-то да послужит Родине.

– Нет, старшина, ты был прав: личный состав заставы действительно отправят на фронт.

– А как же сама застава, – не понял Вадим, – казарма и все прочие строения, склады?

– Для охраны имущества, возможно, двоих-троих бойцов оставят. В лучшем случае сюда пришлют необученных новобранцев или курсантов погранучилища. Остальные же понадобятся сейчас на фронте. Нас тысячи таких вот, хорошо подготовленных солдат, разбросаны сейчас по всяким дальним заставам. Тысячи кадровых военных, которые нужны теперь фронту. В конце концов, мы более боеспособны, нежели новобранцы, которых начнут выискивать сейчас по городским окраинам да сельским глубинкам.

– Согласен, намного боеспособнее, – угрюмо признал Вадим.

– Боишься попасть на фронт, старшина?

– Почему вдруг «боишься»? Завтра же подам заявление с просьбой отправить на передовую.

– Ладно тебе, – неожиданно отреагировал политрук, – сразу же заявление, «направить на передовую»… Да и вообще, я не к тому. Просто так, по-человечески, спросил. Попомнишь мое слово: далеко не все мужички потянутся сейчас к фронту. Многие побегут в глубь страны, пытаясь отсидеться, переждать, оттянуть роковой день.

– И побегут. В тылу и на фронте побегут. Так было всегда, во все войны. Каждый сам определяет свое отношение к войне, а значит, и степень, форму своего участия в ней.

– Ох, и пойдет сейчас ломка судеб по всей Руси великой! – словно бы не расслышал его объяснений Вадим. – Страшная, немыслимая ломка судеб – вот что такое всякая война.

– И все же писать заявление не советую. Мы ведь с тобой, старшина, не в тылу, а на переднем крае, на границе. Даже если это граница не с какой-то европейской страной, а с диким заполярным безмолвием.

– Согласен, я давно назвал ее про себя «границей безмолвия». Я что касается заявления… Странно, мне казалось, что, наоборот, поддержите меня в этом стремлении. – Ласевич окинул старшину снисходительным взглядом и загадочно ухмыльнулся. Это был взгляд опытного солдата, пытающегося остудить выскочку-новобранца.