Граница дозволенного

Я вернулась к мужчинам. Видеть их рядом было забавно и страшновато в одно и то же время. Они беседовали о сходстве и различиях между литературной критикой и архитектурной, которую практически никто не замечает. За тот, 2004-й, год престиж Эсекьеля как литературного обозревателя заметно возрос, поэтому для определенного круга людей, которые стремились приобщиться с его помощью к культуре, он представлял немалый интерес. Близкие друзья восхищались Эсекьелем, считая замечательным собеседником и одобрительно хохоча на общих сборищах над его меткими и оригинальными замечаниями. Тем обиднее мне было видеть, как он, не в силах развернуть свою артиллерию, сдувается под натиском другого «гения мысли» вроде Бернардо. Вырвавшись наконец из-под обстрела, Эсекьель проговорил, глядя на раскинувшееся под ногами призрачное зеленое поле: «Кажется, меня только что размазали по стенке». Несмотря на его равнодушие к большинству типично мужских занятий, для меня он по-прежнему оставался образцом рассудительности. Хлесткие и точные, его реплики напоминали удар рапиры.

Направляюсь к подъездной дорожке дожидаться Бернардо. Там меня встречают буйно цветущие ирисы — белоснежные трехлепестковые соцветия с фиолетовой сердцевиной на фоне густой зелени. Но их вид меня не успокаивает. Я расхаживаю туда-сюда, потом решаю взобраться на ближайший косогор. Вечер стоит удивительно ясный и прозрачный. На юге вырисовывается труба медеплавильного завода в Вентанасе, из которой тянется хвост ядовитого дыма. Вдалеке виден скандально знаменитый жилой квартал, под который оттяпали дюны Конкона. А ночью на горизонте зажжется цепь огней на холмах Вальпараисо.

Бернардо приезжает в открытом джипе, одетый в шорты и футболку, волосы растрепаны ветром.

— Моих парней из моря не вытащишь, — говорит он вместо «здравствуй». — Вот, приволок их домой и приехал.

Сняв сандалии, он вытряхивает песок. Я подхожу к нему.

— И как оно?

— На пляже? Супер! — улыбается Бернардо. — Я знаю, что ты туда не спускаешься, поскольку не любишь толпу, но сегодня солнечно, даже тебе бы понравилось. Да и народу немного было. Вот в выходные — да, катастрофа. Какой у тебя роскошный сад, — продолжает он, не задерживаясь взглядом. Меня задевает этот дежурный комплимент, особенно от человека, знающего, сколько труда я вкладываю в этот сад, как дорожу сторонним мнением и с каким удовольствием показала бы здесь каждый уголок.

Он совсем не тот, что по телефону. Скорее, такой, каким я увидела его в первый раз, в офисе Микеля. Наигранная беззаботность, словно никаких серьезных выяснений не предвидится, просто встреча двух давних друзей, без намека на разговоры «о нас». Или новое знакомство, когда люди только присматриваются друг к другу в самом начале возможного сближения. Но я-то знаю его как облупленного — настоящим был тот, мявшийся в телефонном разговоре, а сейчас он просто играет якобы ожидаемую мной роль. Наверное, я остудила его своим холодным приемом, предостерегая от бесцеремонного вторжения в мою жизнь.

Он как будто даже помолодел за три года, седины на висках почти не прибавилось. Фигура подтянутая — наверняка ходит в тренажерный зал или занимается спортом. Ноги такие же мускулистые, как раньше. Волосы отпустил подлиннее, и ему так больше идет. При этом Бернардо вовсе не молодится специально: сколько я его знаю, он всегда излучал ауру молодости. На работу в офис Микеля он являлся в джинсах и футболке, а на свиданиях в мотеле вообще расхаживал голым.

Я невольно вспоминаю Бернардо времен начала нашего знакомства — непринужденного, довольного жизнью, способного принять решение или высказать мысли без долгих мучительных раздумий. В те первые месяцы ему было не до метафизики и психологических выкладок, он следовал велениям чувств. Встречи доставляли нам взаимное удовольствие. И в работе Бернардо тоже не был роботом, требующим подробной и четкой программы действий, он подходил к проекту без предвзятости и не пытался втиснуть нашу фантазию в заранее очерченные рамки. До нанесения на бумагу черновых эскизов он шел интуитивным путем, рассматривая любые дельные идеи, свои и чужие, любая беседа могла натолкнуть его на неожиданное решение.

Тем Бернардо я восхищалась. Это был человек, свободный в мыслях и поступках, человек слова и дела, способный обнять меня за плечи и спросить: «Ну, чем займемся?» — уверенный, что я не откажу. Открытый окружающему миру. Однако Бернардо мог быть и другим. Он любил строжайший учет и контроль, и это проявлялось, как только ставилась подпись под черновым проектом. Временами по милости Бернардо мне приходилось корпеть над подробными чертежами до одиннадцати-двенадцати ночи. Чертежники стонали от его придирок к редактируемым вариантам — он проверял каждую линию, каждую отметку снова и снова, пока Микель наконец не забирал у него чертеж на подпись. Примерно то же произошло и между нами. По мере того как крепла эмоциональная связь, росли переживания Бернардо — пока не разбудили в нем параноика.

— Что у тебя за джип?

— Так, баловство.