Граница дозволенного

Эсекьель мог приезжать только на выходные. В газете ему тогда поручили редактировать альманах журналистской хроники, и он работал в Сантьяго с авторами, которых набралось больше двадцати. В пятницу вечером я приготовила к его приезду одно из самых любимых блюд — острое куриное фрикасе. Оно придавало мне уверенности. Тоска по мужу проснулась сразу после вечернего секса с Бернардо — эти два чувства уживались во мне, нисколько не заглушая одно другое.

Эсекьель прибыл в хорошем настроении, поужинал с нехарактерным для него аппетитом, чуть не вылизав тарелку. Потом сказал, что нам нужно поговорить. Он видит, что между нами растет трещина, и больше не хочет закрывать глаза на происходящее. Нужно взглянуть на ситуацию шире, разобраться, как-то бороться с отчуждением. Он хочет знать, какие у меня чувства в связи с этим. Я ответила, что меня не устраивает только отсутствие физической близости. Если это устранить, остальное приложится, но мы ведь уже который месяц даже не обнимаемся. Он спросил, нет ли у меня другого мужчины. Я воспользовалась случаем признаться, решив, что лучше так, чем быть пойманной с поличным. Да, у меня есть другой. Эсекьель смотрел так же участливо, не изменившись в лице, будто ничуть не был задет признанием. Я спросила, есть ли кто-нибудь у него. Он ответил, что да, встречался два раза с разными женщинами. Я их не знаю. Мне стоило больших усилий сохранить невозмутимость, но когда он начал расспрашивать о подробностях моей измены, я призналась, что любовник у меня постоянный. Это Бернардо, архитектор. Звеневшее в моем голосе раскаяние отдавалось в глубине души эхом злорадства. Эсекьель, помолчав, посмотрел на меня понимающе: пустяки, главное, чтобы я не «попалась на крючок», остальное не страшно. Ему не о чем беспокоиться, ответила я, чувств к другому у меня нет. Соврала, собираясь отчитать его за то, что тратит свою сексуальную энергию не пойми на кого, когда я рядом и жду с распростертыми объятиями. Но его спокойный понимающий взгляд отбил у меня все желание ругаться — именно этот взгляд, а не то, что я наломала больше дров.

На моей мысленной картинке вся окружающая нас в тот вечер обстановка растворяется — и стол, и потрескивающий в глубине камин, — остается только Эсекьель в луче света. Он поинтересовался, где мы с Отеро (я назвала ему Бернардо по фамилии) встречались. Я, не выдерживая его бесстрастного тона, спросила напрямую: не чувствует ли он себя преданным или оскорбленным? Нет, ответил он, никаких уязвленных чувств — он уже давно догадывался и свыкся с мыслью. Если мы хотим остаться вместе, нужно принимать все как есть. И если приходится искать удовлетворения на стороне, значит, так тому и быть. Мало того, он предложил «узаконить» наши свободные отношения, чтобы избавиться от чувства вины. Пока мы вместе, нам не о чем беспокоиться. Влюбиться в кого-то другого нам не грозит, если мы останемся родными и близкими по духу. А если такое все же произойдет, тогда появится веская причина расстаться.

Я не придумала другого способа продемонстрировать свое разочарование, кроме как отказаться лечь с ним в постель. Осталась сидеть у огня, прокручивая в голове слова и интонации, не в силах что-то вычленить из общей картины и осмыслить трезво. На меня то накатывало облегчение, то я снова чувствовала, что запутываюсь и вязну. Когда я легла, Эсекьель спал, приоткрыв рот, с возмутительно безмятежным видом. Однако на следующее утро я вообще перестала что-либо понимать. Он разбудил меня поцелуями и ласками, подгоняемый неурочной эрекцией, и я не нашла в себе сил ему отказать.

В тот вечер я позвонила Бернардо. Он позицию Эсекьеля не понял. Идея ему не понравилась, он не хотел подобных одолжений. Я обиделась, повесила трубку и на звонки не отвечала. Эсекьель то и дело отрывался от книги. Мне становилось не по себе. Творилось что-то непонятное: его взгляд словно проникал и в мотель, и в дом на пляже, и на заднее сиденье автомобиля, обливая нас с Бернардо дождем презрения. Оправданная обстоятельствами интрижка превращалась в постыдный проступок. И я уже не чувствовала себя вправе спать с Бернардо. Неужели Эсекьель на это и рассчитывал — и каким проницательным и извращенным умом для этого нужно обладать? Неужели его понимание и сочувствие — лишь часть изощренного плана, цель которого заставить меня порвать с Бернардо? Теперь каждая поездка в Майтенсильо будет вызывать подозрения. Каждый раз, когда я не успею ответить по сотовому, Эсекьель будет думать, что я с Бернардо. Или что я встречалась с ним днем, если не смогу четко объяснить, где была и что делала. Как под дамокловым мечом подозрения мне работать с Бернардо дальше? Зачем я призналась? Сама ведь хотела порвать с Бернардо, воспользовавшись осведомленностью мужа. Что меня в таком случае гнетет? Хотела, чтобы все произошло по-другому?