Граница дозволенного

Я оглянулась на сидящего в кресле Эсекьеля — его торс в конусе света, все остальное тонет во тьме. Ничего в его лице не выдавало душевных терзаний. Он размеренно переворачивал страницу за страницей и, почти не поднимая глаз, делал пометки, не забывая каждые полчаса закуривать сигарету и доливать вино в бокал. Своей безмятежностью он словно подталкивал меня к встрече с Бернардо. Или — учитывая его неожиданный утренний пыл — выстраивал подобным подстрекательством почву для тайных эротических фантазий. Может быть, ему как раз не хватало распаляющей воображение картины, чтобы было на что самоудовлетворяться дальше? Я была просто уверена, что именно мастурбацией он и спасается.

Ночь я провела беспокойную, опасаясь, что заявится Бернардо. В сброшенном мне на сотовый сообщении он грозил, что нагрянет без звонка, если я не дам ему возможности увидеться. Теперь он уже не казался мне таким сильным, гордым и бесшабашным, как прежде. Из человека он превратился в инструмент. Эсекьель свел всю его многоплановую натуру к одной-единственной грани — «любовник», тот, кто удовлетворяет физическую потребность женщины, но ни в коем случае не способен предложить ей что-то лучшее, чем муж.

Эсекьель вернулся в Сантьяго в воскресенье вечером — работать над альманахом. Ночью ко мне приехал Бернардо с заявлением, что пришло время нам обоим рвать с супружеской жизнью — но решимости в его голосе я не уловила. Нет уж, сказала я: он волен поступать, как ему угодно, а я разводиться не собираюсь. У нас состоялся долгий разговор, Бернардо блистал красноречием, и чем убедительнее он высказывался, тем крепче я держала оборону. Он изображал понимание — как священник, исповедующий блудницу, которую еще надеется вернуть в стадо верующих, но стоило ему отвести взгляд, как на лице отражались подлинные чувства. Он колебался, в нем, попеременно одерживая верх, боролись противоречивые переживания, заставляя поминутно менять стратегию.

В какой-то момент он вдруг шагнул ко мне и начал яростно целовать, будто демонстрируя, что его страсть сильнее всех принципов и наших обязательств перед Мартой и Эсекьелем. Я попыталась увернуться, но его губы упорно преследовали мои. Вскоре я перестала сопротивляться. Стыд, проснувшийся под взглядом незримо наблюдающего за мной Эсекьеля, превратился в возбуждение. Я хотела завершить незавершенное прошлой ночью. Чтобы Эсекьель увидел, как Бернардо набрасывается на меня и ласкает, покусывает и входит в меня, смотрел, как я бьюсь в экстазе, слышал мои стоны и крики, чтобы Бернардо извергался на меня под этим взглядом.

Потом, после отъезда Бернардо, меня охватила паника: занимаясь сексом с Бернардо, я почти не думала о нем, постоянно чувствуя на себе взгляд Эсекьеля. И этот взгляд, взгляд человека, которого я так хотела и который расхотел меня, вознес меня на вершину оргазма. Мне не спалось. Я вздрагивала от любого шороха. Окончательно запутавшись в чувствах и мыслях, решила, что всему виной роман с Бернардо, ведь не зря говорится, что шашни на стороне — это жестокий удар по взаимоотношениям. До сих пор я мысленно разводила любовника и мужа по разным отсекам. Но эта ночь доказала: каждое мое соитие с Бернардо происходит под носом у Эсекьеля. И когда пелена страха перед глазами начала рассеиваться, я пришла к выводу, что воображаемый взгляд Эсекьеля, наблюдавшего, как я кувыркаюсь с Бернардо, — это крик моей больной совести. Продолжать так дальше невозможно. Как бы снисходительно ни относился к происходящему мой муж, мне теперь не отделаться от мысли, что я его обманываю. Паника не отпускала. Наслаждение выжало меня до капли и обессилило. Все, я больше не буду видеться с Бернардо, я не собираюсь выворачивать себя наизнанку. Собрав вещи, я уехала в Сантьяго, позвонив Бернардо с дороги, и отключилась, он едва успел пробормотать: «Нет, Амелия, не надо».