Граница дозволенного

Я развожу жаркий огонь в камине, языки пламени начинают лизать поленья. Лето сейчас такое, что ночью особенно не согреешься. Антарктическое Перуанское течение, проходящее рядом с побережьем, остужает воздух и приносит нам те самые туманы, поэтому дровами нужно запасаться как следует. Проблема загрязнения воздуха здесь не стоит, так что можем не отказывать себе в первобытном удовольствии погреться у веселого живого огня. Бернардо стоит рядом со мной, не пытаясь заполнить паузу — ни легкомысленными замечаниями, ни многозначительными рассуждениями. Расслабленная рука вяло покручивает бокал виски. Я захожу на новый виток объяснений — не совсем таких, как для Хосефины, под другим соусом, потому что перед Бернардо мне не нужно оправдываться и меньше приходится скрывать. Он в очередной раз демонстрирует мужество, затрагивая тему, которую вчера мы обходили стороной.

— В тот наш последний разговор в офисе, когда ты уже знала, что едешь в Штаты…

— Да?

— Ты мне предложила… — перед тем как продолжить, он делает глубокий вдох и отпивает виски из бокала, — заняться любовью на глазах у Эсекьеля. Ты серьезно этого хотела или пыталась так защититься от моих приставаний?

— Ты решил, что это провокация?

Надеюсь, Бернардо не придет в ужас, если я выложу ему все начистоту. В зарослях криптокарии поет сычик, а внизу, в лощине, ему вторит миниатюрный филин, чей пронзительный клич, настойчивый и нежный, несется сквозь ночь догоняющими друг друга волнами, будто позывные той нашей последней встречи.

— Я помню, как было дело. Эсекьель стал таким… вездесущим, сказала ты, что другого выхода, кроме как заняться любовью у него на глазах, не оставалось.

— Я никак не могла отделаться от мысли, что он обо всем знает.

— Ты преподнесла мне все так, будто он тоже согласен…

Мы смотрим на огонь, будто приходя параллельно каждый к своим выводам. Сычик аккомпанирует. Мы идем на мерцающий впереди огонек, но видим его по-разному, будто смотрим из двух разных окон действительности. Бернардо сейчас не такой, как обычно, и по поведению, и по интонациям: вдумчивый без догматичности, внимательный, но без своей невротической дотошности. Таким я его почти не видела, нечто среднее между неумолимым гением анализа и бесчувственным Дионисом, замороченным собственной интуицией.

— Я была уверена, что он согласится.

— А я несколько дней пытался докопаться до смысла этого предложения. — Бернардо хватает бутылку виски и резким движением наполняет бокал. — Сначала решил, как уже сказал, что это просто предлог со мной развязаться. Невыполнимое условие для мужчины, у которого осталась хоть капля гордости. Но потом я засомневался: у тебя ведь хватило бы духу сказать мне в лицо, без всяких уверток, что не хочешь продолжать отношения. Поэтому я начал подозревать, что ты это серьезно. Я как никогда в жизни хотел, чтобы ты осталась со мной, я был уверен, что, если мы переспим еще раз, ты поймешь, как велика наша… любовь, страсть, называй как хочешь. И Эсекьель скрепит ее своим свидетельством. А затем у меня снова появились сомнения: вдруг ты меня все-таки обманываешь, вдруг это такой странный способ сказать, что больше не можешь спать со мной, раз он все знает, однако и порвать со мной сама тоже не в силах.

— И ты до сих пор в сомнениях?

— Мне жаль, что я тогда не понял, не ушел сразу. По-моему, тебя мучила совесть и страх перед разводом. Неопределенность оказалась для тебя невыносимой. Будь я менее предвзятым и более решительным, разъяснил бы тебе в самых конкретных выражениях, что из вашего тупика выхода нет.

— Ты ошибаешься, Бернардо.

— Откуда такая уверенность?

В отблесках огня казалось, что выражение его лица меняется, однако на самом деле он стоял, уставившись в одну точку на своей бочкообразной груди, будто именно там шла ожесточенная борьба воспоминаний со стремлением понять.

— Потому что других шансов, кроме как поучаствовать в нашей с Эсекьелем затее, у тебя не было. Тебе пришлось бы подыграть нам, а ты понимал, что не сможешь. Но ты этого не признавал.

— Я для тебя настолько мало значил?

— Нет, дело не в этом… Просто никакого другого места я бы тебе отвести не смогла. Я по-прежнему принадлежала Эсекьелю, но то ли я недостаточно ясно дала тебе это понять, то ли ты упорно это отрицал.

На миг в его взгляде мелькает возмущение, но оно тут же сменяется доходящей до идиотизма покладистостью. Он буквально выжимает из себя непредвзятость.

— Хотя, возможно, ты прав насчет страха перед разводом, — добавляю я. — Я питала к тебе сильные чувства, но жить без Эсекьеля не могла. Я тогда любила его больше, он меня будто околдовал, я не представляла себя без него или вдали от него. Я бы почувствовала себя выпотрошенной, лишенной собственного «я». Ты тоже боялся, ведь и сам развелся только два года спустя. Я тяжело это пережила и совсем этого не хотела. Многое должно было случиться, прежде чем я решилась подумать о разводе.

— И что же такое случилось?

— Тебе знать не нужно.

— Если бы я тогда согласился прийти, невыносимый абсурд происходящего все равно заставил бы тебя бежать без оглядки.