Граница дозволенного

— Ладно… — соглашаюсь я с показной неохотой, уверенная, что от Эсекьеля эта неуверенность не ускользнет.

— Тогда до завтра. — Он готов отключиться.

— Эсекьель…

— Да?

Я не знаю, что сказать.

— Хочешь, приготовлю что-нибудь?

— Хм-м-м… Куриное фрикасе.

С утра, чтобы отвлечься, отправляюсь прогуляться в Кебрада-дель-Агуа. Несмотря на данную себе установку сохранять спокойствие, то и дело представляю, как мы занимаемся любовью, Эсекьель полон желания и жажды взять реванш за «холостые» годы; и другая картина: мы вдвоем бродим по саду в молчании, боясь ранить друг друга неосторожным словом. Меня бросает из крайности в крайность. Желание против страха. Мы не виделись с Эсекьелем уже два месяца — с того дня, как я уехала из Сантьяго. С каким лицом он появится сейчас? С угрюмым и замкнутым, как в последние наши дни, или я увижу в его глазах былое смущение и теплоту? Станет ли он делать вид, что этот приезд ничем не отличается от предыдущих? Будет бесцеремонно ходить по всему дому, показывая, что он тут хозяин? Обрушит на меня лавину упреков или начнет умолять начать все заново? На утесе, где обрывается тропинка, я представляю, как Эсекьель стоит рядом и его кудрявую челку треплет ветер. Он полон сил и жизни, он словно правит миром с этого утеса, обнимает меня за талию и передает мне бразды правления. Я сжимаю руки в кулаки и кричу. Нечего воображению шутить со мной так. Эсекьель никогда не предстанет на этом утесе ни человеком, ни демоном, ни богом спасительной любви. Он будет взирать на мир прежним, полным скептицизма и даже страха, взглядом, по-прежнему будет укрываться от ветра и тумана, поскольку никогда не сможет проникнуться их духом. Потому что в детстве он ни разу не летал во сне и не превращался в невидимку, потому что всегда, даже во сне, оставался собой.

Первый час после его приезда занимаемся тем, ради чего, по мнению Эсекьеля, он и прибыл: гуляем по саду и беседуем о растениях. Я вдыхаю аромат его тела. Мы оба в шляпах, чтобы не напекло голову, — я в широкополой соломенной, он в плоской черной, как у Зорро и погонщиков скота. Временами он отпускает чересчур импульсивные реплики, они не вяжутся с его обычной осмотрительностью. Когда мы выходим на площадку у бассейна, он озадаченно чешет затылок, не веря, что косогор так быстро покрылся зеленью. Неужели не помнит, как весной этот склон уже утопал в рафиолеписе, веронике и миртовых зарослях? Эсекьель явно хочет мне польстить — спасибо ему за это. Еще он пытается угадать, где приложили руку мы с Сезаром. Сезар выходит нам навстречу, и они с Эсекьелем обнимаются — очень на них не похоже, обычно оба избегают физического контакта.

— Растения у тебя ухоженные, Сезар, чувствуется, что мастер поработал.

— Спасибо… Это все сеньора, она у нас голова.

— Без тебя сеньора бы не справилась.

Эсекьель подмечает, где мы делали подрезку, что пересадили, какие растения похорошели, а какие смотрятся хуже, чем прежде. Он даже расспрашивает меня о планах на зиму — единственный сезон, который отводят под строительство. Осень уходит на вскапывание, посадку, пересадку и под конец — обрезку. Весной мы окуриваем, удобряем и полем. Летом главное — полив и разбивка дорожек, а еще у Сезара летом отпуск, хотя в этом году он не пойдет, пока не родит его беременная жена.

Я планирую соорудить перголу в низине, чтобы было где посидеть с книжкой на закате. Самую простую перголу, решетчатую, из деревянных планок и тростника, по ней пустить что-нибудь плетистое. Сезар приготовил саженцы чилийской пассифлоры — страстоцвета, который в естественной среде уже относится к вымирающим. Как-то раз, прогуливаясь по Кебрада-дель-Агуа, я наткнулась на плеть пассифлоры, обвившуюся вокруг ствола шинуса, и у самой земли увидела похожий на маракуйю плод, туго набитый семенами. Мы нашли его вместе с Эсекьелем, и с тех пор каждый раз, как мы проходили мимо, он восхищался первозданностью цветов пассифлоры.

Сейчас каждая его фраза — это хвалебная ода мне как хозяйке дома и сада. Однако лесть, которой он осыпает меня во время прогулки и которая позволяет заподозрить, что он ищет пути к примирению, отклика не находит. Это внимание к мелочам, ненавязчиво подчеркнутая признательность, уважительная любезность — все отдает лицемерием. Вполне подходящий тон, но фальшивый. Эсекьель хочет, чтобы было «по-людски», поэтому пытается угодить мне, не разозлив; сблизиться, не сокращая дистанцию. Несмотря на льющийся елей, этот визит всего лишь пробный шар; шаг навстречу, перед тем как отдалиться снова; способ увидеться, не глядя в глаза, обойтись без неизбежной близости.

Я тоже действую с оглядкой. Свои чувства я уже выразила телефонным звонком, поэтому в разговоре инициативу уступаю Эсекьелю.