Граница дозволенного

К вечеру подтянулся туман. Горизонт заволокло мглой, небо, кажется, тоже вот-вот затянет. Скоро осень. Полтора месяца осталось. Я спускаюсь по тропинке, ведущей в зону суккулентов — там у меня растут кактусы, пуйи, опунции, седумы и эхеверии. К своему удивлению, натыкаюсь на Сезара.

— Сезар, ты почему не уходишь?

— Да вот, хотел уж доделать, — как всегда не глядя на меня и не отрываясь от работы, отвечает садовник. Согнувшись в три погибели, он высаживает опунции и кактусы Сан-Педро на вершине склона. Акустика на косогоре такая, что мне можно не повышать голос, а вот Сезару приходится.

— А завтра нельзя?

— У меня уже лунки выкопаны, да и полить нужно. Дон Эсекьель… он вроде в порядке.

— Да. — Такого поворота я не ожидала.

Сезар выпрямляется, опираясь обеими руками на черенок грабель, и смотрит поверх моей головы на северные холмы.

— Жарко было.

— Да.

— А вы?

— Я?

— Вы как?

— Хорошо, Сезар, спасибо. — Я едва сдерживаю изумление. Никогда прежде он не задавал мне личных вопросов.

— Дону Эсекьелю понравился сад?

— Сказал, что никогда еще не видел такой красоты.

— Да, разрастается помаленьку. — Приосанившись, садовник с улыбкой смотрит по сторонам. — Еще бы не разрастаться, когда мы в него всю душу вкладываем.

— Конечно.

— Он садом интересуется. Как приедет, все меня расспрашивает, от работы отвлекает.

— Да? Я не знала.

— Вот так. Ему интересно. Как работать, так нет, а вот узнать, как что называется, растения там, птицы, — за милую душу. Это я его научил птичьи голоса распознавать.

— Меня ты тоже учил.

— У вас со слухом хуже, а вот дон Эсекьель — это да.

— Скучаешь по нему?

Наклонившись, Сезар снова принимается за дело, ловко разминая комья упакованными в перчатки руками.

— Бывает. Но я вижу, что вам так лучше. — Он отворачивается, заполняя очередную лунку.

— Завтра можешь прийти позже.

— Да нет, сеньора, какое там. Хотел посмотреть, как там рассада страстоцвета, вроде уже почти все проклюнулось.

Я спускаюсь ниже, к контейнеру, где высажены крохотные пассифлоры, — на площадке под откосом, отданной заодно под латук, рукколу и кресс-салат. Над головой пролетает стая перепелок. Я их не вижу, слышу только, как взрывается тишина шелестом их крыльев. С шумным клохтаньем птицы устраиваются в роще на ночлег. Здесь их дом — как и мой, как и Эсекьеля до недавних пор. Пусть бы он остался. Был бы сейчас со мной. Сезар встретил бы нас улыбкой, а потом мы бы смотрели, как преображаются северные холмы в закатном свете. Но ничего не получается. Только блеклый луч силится просочиться сквозь туман и быстро гаснет.

Уже в темноте, когда я возвращаюсь к дому, перед глазами вдруг встает образ Хади, врывающегося в меня нетерпеливыми толчками. Воспоминания не отпускают, словно вынуждая разделаться с ними, прежде чем упиваться неожиданной тоской по Эсекьелю… Тяжелое, отливающее бронзой покрывало валяется рядом с кроватью. Эсекьель вытянулся рядом, сжимая ладонями мою грудь и покусывая соски, как не делал уже много лет. Я смотрю только на него. Хади почти в отключке от наслаждения. Эсекьель целует меня, кладет твердую руку мне на живот, и я откликаюсь, двигаю бедрами, экстаз переполняет меня, и, взмывая на вершину оргазма, я прихватываю с собой обоих мужчин.

Через полчаса мы ушли — нам надоел этот павлин, которому только и нужно было, что свободные уши и свободная дырка. Ну и ладно. Мы ведь не искали идеал. А самовлюбленный нарцисс хорош тем, что не будет вдаваться в наши сложности. В метро нас разобрал смех — кто бы знал, что Хади окажется таким индюком! Хватило ведь самомнения по дороге из ресторана к нему домой показать нам из окна своего автомобиля статую Свободы — будто мы никогда ее не видели или будто это его личная собственность.

По телефону его голос мне понравился — мужественный, бархатистый, с легким налетом арабского акцента, — и мы договорились встретиться в кафе-чайной «Индийская компания» в Сохо. Полчаса мы слушали, как он хвастается своими успехами и разглагольствует о целебных свойствах гая — императорского улуна, — который ему принесли. Он очень гордился своим небывалым для выходца из семьи малообразованных эмигрантов карьерным взлетом. С какой радостью я пристыдила бы его, возразив, что без денег, заработанных неграмотным отцом, не видать бы ему как своих ушей пресловутой блестящей карьеры.

Поначалу мне казалось, что хвастовством он просто неумело старается расположить нас к себе. Однако потом, когда мы сели за столик в модном у обитателей Трайбеки ресторане «Шатуш», сомнений не осталось: эти кривлянья при выборе и дегустации вина, панибратское обращение к метрдотелю, жажда показать себя знатоком высокой кухни… Сплошной фарс. Но даже это не заставило меня отказаться от мысли продолжить вечер. Я соблазнилась его широкими волосатыми запястьями, мне хотелось верить, что в каждом движении жилистых кистей сквозит грубая сила. Я убеждала себя, что убогий ум должен компенсироваться огромной потенцией. Выйдя из ресторана, мы с Эсекьелем слегка отстали, совещаясь. Ему Хади показался полным идиотом. Мне тоже, но какая разница…