Офелия взглянула на группу изгнанников – они делили между собой клочки наждачной бумаги, чтобы стереть штамп. Но как бы усердно они ни терли лбы, сияющие чернила не сходили с кожи. И на их лицах читался всё тот же вопрос: что с нами будет? Где теперь наш дом? Куда идти?
Офелии было безумно жаль их. Она провела рукой в перчатке по надписи «Доставка автоматов» на боковой стенке фургона с пропеллером. В отличие от остальных, она знала
– Идем, – сказала она Октавио, чьи полуослепшие глаза мигали судорожно, как испорченные лампочки.
Она повела его в дежурку и включила воду. Октавио молча покорно набрал воды в ладони, опустил в них лицо, потом несколько раз повторил процедуру и наконец выпрямился, прижав пальцы к закрытым глазам, как будто решил никогда больше не открывать их.
– Ты еще не раздумала идти в Центр?
– Нет.
– Я пытался тебя отговорить. Забудь об этом. Каждый должен иметь право идти туда, куда хочет.
– Октавио…
– То, что моя мать говорила там, в амфитеатре… – прервал он ее сдавленным голосом. – Мне так стыдно!
Офелия взглянула на серую воду, уходившую в сливное отверстие. У нее стоял во рту горький вкус пепла.
– Ты, наверно, хочешь…
– …да, я хочу остаться один.
И Офелия, попятившись, ушла. Однако перед тем как выйти, всё же прошептала:
– То, что ты сказал сегодня там, в амфитеатре… Я горжусь тобой.
Даже не раздумывая над тем, что делает, не колеблясь ни минуты, Офелия поднялась по узкой лестнице на крышу, напоминавшую узкую террасу между двумя высокими кирпичными трубами. Они вздымались над пеленой тумана, как мачты корабля.
Там она постояла, крепко держась за кованое железное ограждение и стараясь унять дрожь. Из центра города всё еще доносились пронзительные свистки патрулей.
«Это не из-за меня… не из-за меня…» – твердила она себе.
Да, ковчеги рушились не из-за нее. И взрывы гремели тоже не из-за нее.
Офелия оторвала взгляд от тумана и взглянула сквозь очки вдаль, туда, где над морем облаков, между звездами, мерцали электрические огни. Малые ковчеги Вавилона… Она без труда различила башню Мемориала, сверкающую, как маяк в ночи, и другие, не такие яркие огни фонарей «Дружной Семьи», которые вызвали у нее ностальгию. Сколько месяцев Офелия провела в тех местах, как сроднилась с ними, и до чего же горько ей было теперь чувствовать себя отверженной!
Но сегодня власти вышвырнули с ковчега сотни людей против их воли и послали изгнанников в неизвестность! Удастся ли этим несчастным добраться до места назначения, невзирая на отголоски?
«Они повсюду, юная особа, а вокруг тебя их еще больше, чем где-либо», – так сказала Елена.
«Прислушивайтесь к эху. Эхо – ключ ко всему!» – так сказал Лазарус.
И Офелия пыталась понять, пыталась изо всех сил. Ей чудилось, что какая-то невидимая сила связывает воедино Евлалию Дийё, Другого и обрушения ковчегов, но эта нить состояла из стольких узелков…
Блэз облокотился на ограждение слева от Офелии. Его профиль с длинным острым носом был едва различим в ночной тьме.
– Что бы вы ни задумали,
– Я не собираюсь задерживаться в городе. Но куда денутся все остальные?
Профессор Вольф облокотился на решетку справа от Офелии. Его сияющий лоб, как лампа, освещал темноту. В свалке он потерял очки и шляпу. И, судя по тому, как судорожно он сжимал высокий хомут на шее, бегство через весь город подвергло его позвонки тяжкому испытанию.
– Этот мальчик – сын Лазаруса – приютит нас у себя, пока не уляжется суматоха. Он храбрый парень. Если нас разыщут, его загребут вместе с нами.
Блэз взъерошил волосы, отчего они встали дыбом, и добавил:
– Похоже, теперь жизнь на Вавилоне станет для нас еще сложнее.
Стоя между этими двумя мужчинами, которых преследовал Вавилон, Офелия чувствовала, как в ней крепнет желание защитить их. Если первое же обрушение раскололо надвое целый город, то что будет дальше, когда это начнет повторяться? Где бы ни находился Другой, как бы он ни выглядел и каковы бы ни были его замыслы, Офелия твердо знала одно: он будет злодействовать и впредь, если ей не удастся его остановить.