Граница. Выпуск 3

Таможенники ищут в багаже, в постелях. Скрипят, грохочут стремянки в купе.

Калистратов прошелся по коридору, заглянул в делегатские купе, во все шесть. Пока нет больше листовок.

В конце вагона дед из Парагвая перечисляет Белоусову своих родственников, разбросанных по всей планете.

— У Амстердаму та у Хельсинках племяшки…

Насколько можно было понять, дед накопил деньжат, решил объехать всех, а затем умереть, коли дозволено будет, на Полтавщине.

Завидев пограничника, Белоусов величаво потрепал деда по плечу и отошел. А дед все двигал губами, уткнувшись в стекло, должно быть видел своих племянников, внуков, правнуков и созывал к себе.

ЧАС ТРЕТИЙ

— Признайтесь, — сказал Белоусов. — Вы напали на след шпиона.

Тон беспечный, шутливый. Мол, не придавайте серьезного значения моим словам. Дорожная болтовня.

— Шпион? — откликается майор без улыбки. — Нет, разновидность помельче.

На что надеялся Калистратов? Что он рассчитывал прочесть на широком лице, излучающем наигранное добродушие? Соучастие в диверсии?

— Вы интригуете меня, майор. Я обожаю детективы. Правда, сам я ни за что не влез бы в шкуру сыщика. Тяжелая профессия. Приятнее во сто крат находиться в качестве читателя. За день устанешь, как собака, голова у тебя — шкаф, набитый разной бухгалтерией. И как приятно бывает пробежать десять страниц перед сном, например, Агаты Кристи. Как вы относитесь к Агате Кристи, майор?

Калистратов ощущает взгляд мистера Белоусова почти физически. Взгляд прощупывает, подстерегает каждое движение.

— Впрочем, извините, ведь она буржуазная писательница. Для вас — шокинг. У вас ее не переводят.

— Нет, переводят.

— Разве? У вас же есть свои книги, похождения красных сыщиков…

В купе, за одной из замкнутых дверей, грохнуло — свалился на пол чей-то чемодан. Догадывается ли мистер Белоусов, что там происходит, за этими дверями? Во всяком случае, для него не секрет, — делегаты волнуются, таможня перетряхивает вещи. И советский пограничник имеет к этому какое-то отношение.

— На десятой странице я засыпаю, — слышит майор. — Современная цивилизация до того изматывает… Вы не можете представить, майор, какой сумасшедший темп жизни на Западе. Мы все кружимся в колесе, как… как…

— Как белка, — помог майор.

«Хитрит, — думает он, — не спрашивает, что за мелкая разновидность мне попалась. Не берет приманку, не спешит взять, оттягивает время».

— Совершенно правильно, как белка.

Со стороны смотреть — нелепая беседа. До смешного нелепая. Мистер Белоусов то выказывает любопытство, то прячет.

«Сейчас он просто удерживает меня около себя, — думает майор. — Удерживает, чтобы таким способом быть в центре событий. А также выяснить, в какой мере я разумею его игру».

За окном, из леса взмывает колоколенка. В волнах леса она словно мачта судна, застигнутого штормом.

— Вы уже совсем покончили с религией? — слышит майор. — Это правда, что у вас нет церквей, а есть только памятники старины?

— Нет, не только, — отвечает Калистратов отрывисто, нетерпеливо.

Между тем — снова находка, в женском купе. Листовки оказались в сумочке. Скорбное, осуждающее лицо Арсения Захаровича выражало тяжелое недоумение. Что-то тут не то. Слишком беспечно — прятать в сумке.

Калистратов без слов улавливает его мысль. Да, беспечно. Кто-то другой сунул, похоже…

Досмотр вещей окончен.

— А насчет молодого человека…

Арсений Захарович тянет слова неуверенно.

— Обождем, — говорит майор.

Скорее всего, не будет для Хайни личного досмотра.

Курт озабочен, бледен.

— Мне кажется, — говорит он майору, — я могу сказать с уверенностью, — это провокация. Я не могу заподозрить Мицци Шмаль.

В купе три девушки, в том числе та, худенькая, со скулами, с милой угловатостью лица и фигуры. И женщина средних лет, коренастая, в плотном синем костюме — Мицци Шмаль.

Мицци демонстрирует сумку майору. Застежка несложная. Вчера почти весь день сумка лежала на виду, на нижней полке. Сунуть листовки — дело минутное.

— Кто же? — возмущается Мицци и взбивает свои пышные волосы, окрашенные под седину. — С нами в поезде едет негодяй.

Она выбирает самые простые немецкие слова — для русского. Ее высокая грудь почти касается Калистратова, красные от гнева щеки пышут жаром.

— Мицци безупречный товарищ, — говорит Курт. — Я голову дам отрубить…

Хладнокровие покинуло его. Девушки горестно молчат. Только у скуластой, самой юной, где-то в уголках глаз таится улыбка. В упор смотрит на майора. Он не перестает занимать ее, невиданный советский офицер в невиданной форме.

На столике — кучка брошюрок, книжек, листовок, — итог поисков. Издано в Мюнхене, в Амстердаме. Да, из этой же партии. Названия повторяются.

— Еще двое нашли у себя, — сообщает Курт. — Гуго Вальхоф в портфеле и Вилли Бамбергер — в чемодане. В чемодане на дне… Обратите внимание, товарищ, на дне, в папке. У нас существует гипотеза… Вилли скажет сам.

В купе тесно, как в автобусе в час «пик», но Вилли — низенький, в широченном галстуке, в мощных роговых очках — проворно ввинтился, заговорил пулеметно-быстро, пригнувшись, словно бодая Калистратова.