Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

— Ах, — отвечает его друг, — не лучше ли будет грот подле ручья? Журчание струй сольется с нашими сетованиями, а соловей на ближнем дереве станет вторить нам.

Облюбовав местечко, они заводят плач. Ручей умолкает, внимая их горьким жалобам, коровы бросают щипать траву, тигры, преисполнившись сочувствия, и те выходят из чащи. Клянусь могилами наших предков, дорогой Фум, их сетования нисколько меня не трогают. На мой вкус это просто жидкий опиум, и тигр, наделенный чувствительностью не более обычного, будет растроган раз в двадцать больше меня[469].

Но хотя я не могу лить слезы вместе с опечаленными пастухами, мне подчас жаль поэта, которому из-за обеда приходится творить новоявленных полубогов и героев. Какое грустное зрелище являет собой человек, который садится сочинять преднамеренную лесть. Каждая написанная им строфа безмолвно изобличает низменность его занятия, и в результате глупость его становится еще непроходимее, а бездарность еще очевиднее.

Дивлюсь, как это до сих пор не выдумали способ льстить недостойным, сохраняя чистоту совести. Мне нередко хотелось изобрести средство, при помощи которого человек мог бы воздать должное себе и усопшему патрону, не испытывая презрения к себе. После долгих стараний я его нашел, и вот посылаю тебе образчик стихотворения на смерть знатного человека, где и лести довольно, и сочинитель не кривит душой.

На смерть достопочтенного ***

Камен пусть плачет хоровод, —

Наш Польо с жизнью распрощался:
Когда б он прожил лишний год,
Он бы сегодня не скончался!
В век Добродетели бы он
Среди героев очутился, —
Затмив отвагу всех времен,
Когда б чуть ранее родился.
Печальны нивы, скорбь в лесу
И даже овцы погрустнели, —
И холм бы обронил слезу,
Когда б холмы рыдать умели.
А до чего он щедрым был,
В своих щедротах невоспетый!
Не тщетно тот его молил,
Кому помог он в жизни этой.
Отпев его и схоронив,
Единогласно свет решает,
Что будет он посмертно жив,
Как мертвецам и подобает.

Письмо CVII [О чрезмерной доверчивости англичан ко всякого рода известьям. Пример подстрекательства.]

Лянь Чи Альтанчжи — Фум Хоуму, первому президенту китайской академии церемоний в Пекине.

Получая известие, следует сначала обдумать, насколько оно достоверно, а потом уж поступать сообразно обстоятельствам. Англичане же в таких случаях поступают иначе: они сначала действуют, а потом с большим опозданием начинают обдумывать. Зная о такой их склонности, некоторые люди избрали себе ремеслом предсказывать гибель как современникам, так и их потомкам. Эти мрачные слухи незамедлительно принимаются на веру, весть о близком несчастье быстро распространяется повсеместно, ее сбывают с рук и перепродают. Люди поносят правителей, собираются толпами, кричат, а после, наделав достаточно глупостей, принимаются хладнокровно и здраво обсуждать свои дела, озадачивают друг друга силлогизмами и готовятся к новым слухам, за которыми следует все то же самое.

Не успевают люди выбраться из одной новости, как уже тонут в другой. Они точно собака, которая угодила в колодец и царапает стенки, стараясь выбраться. Когда она вытаскивает из воды передние лапы, зеваки уже думают, что она сейчас вылезет, но тут туловище тянет ее на дно, и она уходит в воду по самый нос. Чем больше она напрягает силы, тем больше слабеет и погружается все глубже и глубже.

Говорят, некоторые люди тут живут припеваючи, пользуясь легковерием сограждан. Зная, что публика обожает кровь, увечья и смерть, к каждому месяцу они приурочивают разные напасти. В этом месяце публику непременно сожрут французы, приплывшие на плоскодонных судах, в следующем — солдаты, которые должны выгнать французов[470]. То людей одолевает тяга к роскоши, а то селедочные акции[471] одни только способны вытащить их из омута нищеты. Проходит время, слухи оказываются ложными, новые обстоятельства рождают новые перемены, но люди не меняются и упорствуют в своей глупости.