Гражданская поэзия Франции

Те пламенные дни планету потрясали,
Тот славный Март, когда вчерашний день Версаля
На завтрашний Париж послал тупую рать,
Пытаясь мужество и доблесть покарать.
Распутный Вавилон, скопивший столько злата,
Дряхлевший двадцать лет с империей проклятой,
Где в будуарной мгле дышал казармы смрад,
Где принял Меттерних бездарный свой парад;
Париж, как смирный зверь, запрятанный в загоне,
Где плебисцит скреплял любое беззаконье, —
На волю вырвался и, чуя у бедра
Вновь великанский меч, решает, что пора!
Вновь зорю протрубил год Девяносто Третий.
Воззвал к республике, к любимице столетий
Париж, — и выблевал на свалку, разъярясь,
Весь бонапартов блеск, всю вековую мразь.
И в тот же день и час Парижа подвиг пылкий
«Чрезмерным» назван был Бордосской учредилкой.[32]
Едва заняв места, пыталось дурачье
Разжаловать Париж, поднять лицо свое,
Смять Революцию… Голосовала, блея,
Сих ископаемых страшилищ ассамблея.
Сухие мумии, слепые костяки
Нежданно вылезли на кладбище с тоски.
Так, не очухавшись с сорок восьмого года,
Скупцы из деревень, политики прихода,
Убийцы тайные (теперь мы знаем вас!)
Легко отдали бы весь Рейн, и весь Эльзас,
И контрибуции мильярдов тридцать, чтобы
Оставить Тюильри для нужд одной особы.
Тьер, мелкий выродок из мелкой той семьи,
Уже подготовлял предательства свои:
«Должны мы запугать, — сказал он, — город грозный!
Пусть видит буржуа, что я старик серьезный.
На брюхе буржуа к спасенью приползет.
И я спасу его. Мне явно тут везет!
Мы ампутируем легко голосованье
И, красных обыграв, заигрывая с рванью,
Закинем удочку в кровавые моря!»

Он осадил Монмартр, едва взошла заря.

И, провокацию поняв и негодуя,
Париж провозгласил Коммуну молодую.

Победа! Ярый клич людского торжества

Пронесся! Яркая сияла синева.
Империя в туман, как призрак, расплывалась.
Жизнь, глубоко дыша, грядущим любовалась.
Святое равенство опять зажгло умы.
Обезоружив дух, вооружались мы.
Коммуна родилась бесхитростной и здравой.
«Один за всех, и все за одного» — вот право,
Вот образ общества грядущего. Сотрут
Из права «собственность». Ее заменит «труд».

Ты провозглашена. И хаос черной ночи

    Рассеется навек.
В тебе душа и мозг, тобою жив рабочий,
    С тобой он — человек.
Пускай не для него еще мыслитель пишет,
    Он не читает книг.
Слова: «Кто был ничем, тот станет…» — он услышит
    И разберется в них.
Мы в битвах и труде принять участье рады.
    Встает за ратью рать.
Проходят блузники предместий, федераты,
    Чтоб стойко умирать.
Вы первыми пришли, седые инвалиды,
    Вам отступать не след.
Бойцы июньских дней, три месяца обиды
    Для вас — как двадцать лет.
Коммуна юная! Ты вопреки клеветам
    Блистаешь чище звезд,
И франкмасон к тебе является с приветом,
    Склоняет ветхий крест.
Был идол, роковой для Франции когда-то, —
    Бандит Наполеон.
Был этот амулет у каждого солдата, —
    В навоз отброшен он.
Прожив два месяца, не свергла ты бастилий,
    Но сила правды в том,
Что мы декретами века оповестили:
    Исполнят их потом!
Ты банка не взяла. Пусть же уроком служит
    Твоя ошибка впредь:
Чтоб сдался враг, сумей врага обезоружить,
    В чем слаб он, рассмотреть.

Неделя майская, кровавая! Жесток

Был облик города и красен был поток, —
То наша кровь текла, то наши гибли жизни.
Весь род людской рыдал на этой братской тризне.
Но наши старики и женщины во рвах
Опять подымутся, своих убийц назвав.
Июньская резня — безделица пустая:
Погром сменил свое обличье, подрастая.
Не одиночек бьют, не пленников, а враз
Из пушек по толпе палят без лишних фраз.
Все скверы — кладбища, все парки — место боен,
Где, шпорами звеня, прошел версальский воин,
Где выла бравая орда офицерья,
Расправу краткую над нашими творя.
Абсента с коньяком хватив для вдохновенья,
Златопогонники соревновались в рвенье, —
Не целясь, без суда и без команды «пли»
Мололи нас в муку и веяли в пыли.
Вот подвиг буржуа, чья слава боевая
Войдет в историю, все славы затмевая!
Жаль, живописца нет: изобразить верней
То небо красное, то зарево огней,
Ту пляску дикую взбешенных людоедов,
Те тридцать тысяч жертв, что улеглись, отведав
Глоток свинца, и тех конвойных, что штыком
Толкают схваченных, бредущих босиком…
Вот маменькин сынок швыряет в них проклятье;
Вот барышня, визжа, боясь испачкать платье,
В них тычет зонтиком… А дальше — Пантеон,
Где с Тьером обнялись Жюль Фавр и Мак-Магон.[33]
Министры мокрых дел, святоши, у которых
На несколько ракет еще остался порох.
И сзади, наконец, свободолюбец тот,
Что руки подлые отмыл от нечистот, —
Но он виновней всех, Коммуна, пред тобою!

Грядущее прочтет: здесь было место боя

Версаля с городом.
           «Что масло в пламя лить? —
Сказал Сюлли-Прюдом, — как бога не хвалить!
Порядок водворен…» Эй, сударь! без загадок,
Оставим господа в покое. Ваш порядок
Нам беспорядком стал. И мы его сметем,
А господа на суд гражданский приведем.

Господь — сообщник преподобный

Всех черных палачей земли,
Префект, для жуликов удобный,
Его вы в сделку вовлекли.
Хвала благому провиденью, —
Моральный царствует закон.
Мир быстро близится к паденью, —
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Тебя спасают.

В мозгах не выветрился чад.
Собаки бешено кусают,
Кусаемые не кричат.
Все рты — в осадном положенье.
И после выкидыша сон
Объял страну. Конец движенью.
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Руэр со сворой,

Кровавый генеральский сброд
И карлик, их главарь матерый,
Устроили переворот.
Чтоб дело закрепить двояко,
Вновь дяденька Наполеон
Воздвигнут над своей клоакой.
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Вот проститутки,

Шиньоны растрепав свои,
Задами вертят, сыплют шутки
Насчет достоинства семьи.
Вот Кора Пирль куда-то прячет
Отцовский краденый мильон
И над отцом усопшим плачет.
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! К нам спруты тянут,

Как прежде, щупальцы в ночи.
Их пищей наши дети станут,
Как ни ласкай их, ни учи…
Младенец вырастет бескровен.
Сосет уже сегодня он
Не молоко — золу жаровен.
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Для банка — прибыль,

А для рабочих — пуля в лоб.
Им подает жаркое гибель,
Периной служит узкий гроб.
И кровью их неотомщенной
И смертным потом их вспоен,
Червяк плодится золоченый.
Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Тобой нас душат.

Ты — винт давильни вековой.
Пора очистить мир, обрушить
Кумир неистребимый твой.
Сгинь, государство! Мы добудем
Иной и праведный закон.
Хвала не господу, а людям!
Порядок будет водворен!

Порядок водворен! Ты думала, старуха,

Карга-процентщица, что прочен твой мешок,
Что рынка своего пропоротое брюхо
Зашьет республика за семилетний срок?

А вы, мазурики, кем держится порядок,

Вы, инквизиторы, во всей былой красе, —
Вы, правда, верите, что из парижских грядок
Коммуны корешки повыдернуты все?

Ты, старый мир, мертвец! Тебя два Рима грызли.

Ты преисподняя холопов и святош!
Сто тысяч человек погублено. При мысли
Об этих тысячах — ты все-таки уснешь?

Ведь стены Сатори´, твоей тюрьмы хваленой,

Крепки, а мертвые, конечно, звук пустой.
Ты сбил историю своей игрой крапленой,
Ты мертвых замарал газетной клеветой.

Ведь в Каледонии проходят дни и годы,

Ведь каторга долга, надсмотрщики черствы.
Пусть люди корчатся, лишенные свободы,
Воды и родины. Они почти мертвы.

Ведь ты нас пригвоздил, расстрелянных заочно,

К изгнанью вечному во все края земли
И к безработице, безвыходной и прочной, —
В страшилищ превратил — и смотришь издали.

Ведь расстрелял Жюль Фавр Гарсена и Мильера.

Они не двинутся. Они ничто и тлен.
Давно минувшая, неслыханная эра —
Флуранс и Делеклюз, Домбровский и Варлен.[34]

Ведь наступает час тупого отвращенья.

И вот решаешь ты, что дети спать хотят,
Приманиваешь их подобием прощенья,
Из тигров делаешь угодливых котят.

Что нам беречь — ответь! Какую грязь, чью горечь,

Чью роскошь сторожить, взращенную опять?
Ты думаешь уснуть под звон веселых сборищ,
Под чоканье обжор? Нет, ты не будешь спать.

Набат смутит покой ночей неумолимых.

Корми своих солдат, шпионов заводи,
Плачь, исповедуйся, нуждайся в подхалимах,
Нуждайся в господе, стоящем позади.

Ты больше не уснешь! Продажно, и растленно,

И безнаказанно ты не свернешь назад.
Короче говоря, отныне во вселенной
Два стана: едоки и те, кого едят.

Ты больше не уснешь! Никто не отодвинет

Дня кары. Он спешит, он мчится все быстрей.
Проснись, кричи: «Огонь!» — Огонь в жилище хлынет, —
Чтобы залить его, не хватит ста морей.

Нет, это не поджог, не керосином пахнет, —

Течет народный гнев багровою рекой.
Свод рухнувший тебя по темени шарахнет.
Смотри, как возмущен, как страстен род людской!

Покайся — или смерть! Вот выбор, данный нами.

Нет неба, нет земли, исчерпан ад и рай.
Так встань под красное Коммуны нашей знамя, —
И мы тебя простим.
           Ты слышишь? Выбирай!