Гражданская война в России (1918–1922 гг.)

По запискам Бугрова можно составить представление о динамике праздничной культуры, о проникновении в быт советских праздников. В первые послереволюционные годы у него только изредка встречаются упоминания о новых праздниках. Например, в дневнике за 1922–1923 гг. названы: «25 октября. Советский праздник. <…> 28 февраля. Советский праздник низверженья самодержавия. <…> 5 марта вторник. Ярославские чудотворцы, День парижской коммуны, советский праздник»854. В 1924 г. уже есть подробное описание праздника Кооперации: «23 июня ст. ст. в воскресенье, по новому стилю 6 июля, Праздник Кооперации. На центральном паточном заводе бывшем братьев Семеновых была сделана вышка напротив конторы и лабаза и обставлена елками и красными плакатами с надписями, я не помню, что написано на них, потому что стал близорук глазами. Народу было много слушателей. Говорили с этой вышки вроде трону, как, бывало, представляли у нас в деревне Царя Максимилиана. Я только помню, один оратор говорил о выставке рогатого скота в Бору. Это, говорят, был ветеринарный доктор Геннадий Александрович. Я слышал, что слушатели говорили. А они говорят: хорошо, только мы-то все голодные и нагие, не охота и слушать. И начали расходиться по домам недовольные одними словами»855. В 1925 г. он уже называет годовщину Октябрьской революции «величайшим праздником» и описывает праздничное застолье, устроенное в этот день. В этом сказывается влияние агитации и официальной риторики советской прессы. «25 октября. Праздник октябрьского переворота 1917 года 25 октября. Величайший новый праздник переворота. Качалов Павел Иванович пришел к нам с четвертной самогонки от Петра и Павла [от села Петропавловское], это было вчерашний день. Меня напоил пьяного. Я его повез на лошади до Юрошны до его квартиры вечером. Привез на квартиру, сели за стол и стали угощаться и петь песни»856.

Таким образом, праздничная культура раннесоветского периода демонстрирует сочетание двух дискурсов – традиционного, базирующегося на православном календаре и укорененного в повседневном крестьянском быту, и советского, в основе которого лежат даты, связанные с революционными событиями, праздники, установленные для пропаганды новых идей и призванные изменить мировоззрение и систему ценностей крестьян.

Одним из явлений, непосредственно повлиявших на перестройку как поведенческих практик, так и мировоззренческих установок крестьян, было изменение государственной политики регулирования семейно-брачных отношений. «Браки или женитьба молодых людей в деревне Вороксе по-новому через совет волосного правления и подпись рук жениха и невесты для верности»857. Это радикально изменило систему перераспределения ресурсов внутри крестьянской общины, взаимоотношения между поколениями, стимулировало разрушение патриархальных оснований хозяйствования.

Характер трансформации повседневной жизни деревни наглядно демонстрирует заметка, свидетельствующая о появлении новых общественных практик, вытеснивших прежние способы распределения труда в сельском сообществе. «Каждый день собрание в деревне, т. е. десяток по-нашему названью, читанье бумаг, распоряжение сельского совета и районного совета, наряды подвод на разные дела. То дрова пилить в лес, то ехать за дровами тоже в лес и везти на государственный завод Понизовкина, то возить песок к Понизовкину для устройства гавани для судов, то подводы в Ярославль кого-нибудь везти, то до волостного совета кого-нибудь везти, то картофель везти. Одним словом, дела и дела. То спрашивают для государства говядины, масла, яиц, то кожу сдавать в потребиловку, то ехать за товаром в Ярославль для потребиловки. В народе говор, вздохи, свалка дела на того да на другова: что он не едет, что он нейдет»858.

Таким образом, внимательное прочтение записок П. В. Бугрова позволяет реконструировать повседневную жизнь сельского сообщества, начиная с экономического положения, заканчивая общим комплексом умонастроений и мировоззренческих позиций. Дневники Бугрова демонстрируют приоритет хозяйственных интересов, что обусловлено как всем крестьянским жизненным укладом, так и характером переживаемого периода, вынуждавшего людей искать пути выживания. Вопросы политического устройства при этом отходят на задний план.

Из дневников Бугрова нельзя понять, было ли в его деревне разделение на «своих» и «чужих» («красных» и «белых») и насколько был выражен социальный антагонизм. В ряде случаев проявляется классовая вражда, что отразилось в записках, посвященных погромам завода Понизовкина, самого крупного в округе предпринимателя. По-видимому, существовало и противостояние, отражавшее разницу интересов крестьян, имевших достаточные земельные наделы, и безземельных бедняков. Надежда на получение своей земли неоднократно проговаривается в письмах Бугрова к сыну.