Гражданская война в России. За правду до смерти

На Юге России эпидемия разразилась в конце 1918 г., о ее характере говорит сообщение начальника гарнизона станицы Мечетинской: «У меня свыше шести тысяч тифозных… В местных лазаретах творится нечто ужасное. Помещение рассчитано максимум на сто-двести человек, а там находится от тысячи до двух тысяч. Медицинского персонала нет. Лежат все вповалку как попало. Каждую ночь умирает в каждом лазарете человек по двадцать – тридцать. За отсутствием санитаров они лежат несколько дней и больные, выходя во двор, вынуждены ступать по трупам… Вывезти больных некуда: везде то же самое. Все станицы переполнены, города также: везде то же самое…»{1445}

На Западе интернированным эстонцами белогвардейцам, по словам одного из участников событий – Г. Гроссена, «был уготован нарвский мешок со вшами». «Восточная часть Эстонии покрылась многочисленными могилами солдат и офицеров русского воинства»{1446}. Аналогичная судьба была уготована десяткам тысяч красноармейцев, погибших в 1919–1920 гг. в польских концлагерях.

Ген. И. Данилов, попав в Бутырскую тюрьму, писал, что там в течение зимы 1919–1920 гг. только от сыпного тифа умирали десятки человек ежедневно. Он же приводил воспоминания офицера Уральского Казачьего Войска, который утверждал, что: «Не большевики нас сломили, а тиф, который занесли к нам большевики. Ведь общее число Казачьего Войска было 160 тыс. человек, теперь же нас осталось всего 40 тыс. На протяжении десятков верст можно было встретить станицы без одной живой души. Все вымерло»{1447}. И это только в одной Уральской области. Откуда появился на Урале «большевицкий тиф» докладывал Колчаку начальник уральского края Постников: «В губерниях тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в (конц)лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600… По-видимому, они все обречены на вымирание… а зараза распространяется на весь город»{1448}.

«Когда наши войска вступили за Урал и в Туркестан, – вспоминал нарком здравоохранения Н. Семашко, – громадная лавина эпидемических болезней… двинулась на нашу армию из колчаковских и дутовских войск. Достаточно упомянуть, что из 60-тысячной армии противника, перешедшей на нашу сторону в первые же дни после разгрома Колчака и Дутова, 80 % оказались зараженными тифом…»{1449} Колчак, говоря о своей армии, отмечал: «некоторые корпуса представляют собой движущийся лазарет, а не воинскую силу. Дутов пишет мне, что в его оренбургской армии свыше 60 % больных сыпным тифом, а докторов и лекарств нет»{1450}.

Один из очевидцев, описывавший отступление колчаковский армии, вспоминал: вдоль «полотна великого Сибирского пути эпидемия начала косить людей без жалости и без разбора. Тысячи больных в непосредственной близости со здоровыми увеличивали число жертв. Попытка сдавать тифозных в поезда не помогала, т. к. везде выяснялось отсутствие медицинской помощи и самого необходимого для ухода за больными. Здоровые бежали в панике, а больные оставались на произвол судьбы и гибли. Вскоре можно было видеть чуть ли не целые эшелоны, груженные окоченевшими трупами, которые стояли ужасающими приведениями на запасных путях железнодорожных станций»{1451}.

У отступавших колчаковских войск «более постоянной и более настойчивой и гораздо более острой была боязнь заболеть тифом», чем страх перед преследующей их Красной армией. Невозможно даже приблизительно сказать, сколько десятков тысяч людей умерло в ту зиму от тифа, – пишет П. Флеминг. – В одном только Новониколаевске с ноября по апрель от тифа умерло 60 тысяч человек…. Мужчины, женщины и дети мерли как мухи… Часто люди, оказавшиеся в изоляции, умирали целыми вагонами. Никто не знал, сколько людей убил именно тиф, а сколько слишком слабых, что бы топить печку, – холод. Все трупы… складывали, как дрова»{1452}.