Гражданская война в России. За правду до смерти

Но Штюрмер оказался бессилен организовать власть. И в январе 1917 г. у ген. А. Маниковского вырывался вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти; рабочие – продовольствия и одежды… Общее настроение здесь – задавленное, гнусное. А сильной власти – все нет как нет!»{1493}

Революционный исход в этих условиях грозил вообще погрузить страну в хаос и анархию. На эту данность, по воспоминаниям эсера В. Станкевича, обращали внимание сами будущие творцы февральского переворота: «В конце января месяца мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота. К возможностям народного выступления все относились определенно отрицательно, боясь, что раз вызванное, народное массовое движение может попасть в крайне левое русло, и это создаст чрезвычайные трудности в ведении войны. Даже вопрос о переходе к конституционному режиму вызывал серьезные опасения и убеждение, что новой власти нельзя будет обойтись без суровых мер для поддержания порядка и недопущения пораженческой пропаганды»{1494}.

Не случайно в день свершения февральской либерально-демократической революции, ее организаторы сразу же выдвинули кандидата на роль диктатора. По словам С. Мельгунова: «со стороны Некрасова, несколько неожиданно для «левого кадета», в частном зале Госдумы… 27 февраля, было сделано… предложение о военной диктатуре и вручении власти популярному генералу… (А. Маниковскому)»[58].

Николай II со своей стороны назначает военным диктатором ген. Иванова. Но уже 2 марта по требованию Временного комитета Государственной Думы начальник штаба Ставки ген. Алексеев предпринимает меры для отзыва ген. Иванова и выполнения требования председателя Временного комитета М. Родзянко: «Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда… доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса ген. – адъютанта Корнилова…»{1495}

Помощь Л. Корнилова была нужна М. Родзянко для поддержания его собственных притязаний на диктаторские полномочия. Однако милюковская партия поспешила избавиться от Думы, оттеснив ее председателя Родзянко и поставив во главе Временного правительства, объединившего законодательную, исполнительную и верховную власть (т. е. ставшего еще более авторитарным, чем даже царское правительство), безвольного кн. Г. Львова. Позднее лидер кадетов П. Милюков объяснит свой выбор следующими соображениями: «Было бы, конечно, нелепо обвинять князя Львова за неудачу революции. Революция – слишком большая и сложная вещь. Но мне казалось, что я имею право обвинять его за неудачу моей политики в первой стадии революции. Или, наконец, обвинять себя за неудачу выбора в исполнители этой политики? Но я не мог выбирать, как и он “не мог не пойти”. Что же, спрашивал себя В. Шульгин: был лучше Родзянко? И он правильно отвечал, как и я: нет, Родзянко был невозможен – ему “не позволили бы левые”! А нам, кадетам, имевшим “все же кой-какую силу”, могли бы “позволить”? В обнаженном виде к этому сводился весь вопрос…»{1496}

В этом признании П. Милюков отвечает на вопрос, почему новые «правые» не установили свою диктатуру? – не потому что не хотели, а потому, что не могли, поскольку не имели сил для преодоления сопротивления «левых». Под левыми же понимались, не большевики, а та самая расплавленная стихия «русского бунта», разбуженная февральской революцией, воплотившаяся в политическую силу в эсеро-меньшевистских Советах.