«Именно в это время, – отмечал А. Керенский, – в кругу банкиров и финансистов возникла идея заговора с целью свергнуть Временное правительство. Эта дата свидетельствует, что они вступали в борьбу не против революционных “эксцессов”, не против “слабого” правительства Керенского, а против самой революции и нового порядка вещей в России»{1504}
. Вместо Временного правительства, по мысли правых должна была быть установлена военная диктатура.По словам Керенского, ген. Алексеев был первым кандидатом в диктаторы, однако в середине мая он был вовремя заменен на посту главнокомандующего ген. Брусиловым. Летом 1917 г. «в кандидаты на диктатора она («Маленькая газета» Сувориных с тиражом несколько сотен тысяч экземпляров, со стоящими за ними деловыми кругами) – сначала полегоньку, а потом без околичностей – выдвигала не кого другого, а адмирала Колчака…»{1505}
. И в июле Колчак с особой миссией был отправлен в Соединенные Штаты. «Поиски генерала на белом коне продолжались»{1506}.Тем временем, к лету 1917 г. деятельность Временного правительства привела к ситуации, о которой сам Милюков говорил: «В сущности, не менее катастрофическое положение уже не грозило, а было налицо в области народного хозяйства…»{1507}
. Лидер российских либералов приходил к выводу: «Не отступление войск и отсутствие снарядов заботит русских людей, а глубокое функциональное расстройство самой страны. И именно оно повелительно ставит дилемму между диктатурой и сдачей власти…»{1508}. Шульгин в отчаянии призывал: «хочу, чтобы ваша власть (Временного правительства) была бы действительно сильной, действительно неограниченной. Я хочу этого, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас – друзей этой власти»{1509}.Но, как вспоминал Деникин: «Вместо установления власти соответствовавшей военному времени, такие как (либерал) Вердеревский проповедовали, что «дисциплина должна быть добровольной. Надо сговориться с массой (!) и на основании общей любви к родине побудить ее добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения»{1510}
.В те же дни английский посол Дж. Бьюкенен докладывал в Лондон: «я не держусь оптимистических взглядов на ближайшее будущее этой страны. Россия не созрела для чисто демократической формы правления
». Бьюкенен подчеркивал, что «не принадлежит к тем, кто видит в республике панацею от прежних слабостей страны. До тех пор пока образование не пронизало российские массы, они будут не более способны обходиться без сильного правителя, чем их славянские предки, которые в девятом веке пригласили северных викингов прийти и править ими, поскольку не было в их земле порядка…»{1511} Английский историк Р. Чаркес также находил причины невозможности установления в России демократического правления в том, что «российский либерализм, стоявший за полную парламентскую демократию в империи, где более трех четвертей населения были неграмотны и жили на протяжении столетий в условиях ничем не сдерживаемого абсолютизма, был обречен на неминуемое поражение»{1512}.«В результате всеобщего признания несостоятельности установившейся власти в общественном сознании возникла мысль о диктатуре
, – вспоминал Деникин, – первые разговоры на тему о диктатуре (в виде легкого зондирования почвы) начали со мной различные лица, приезжавшие в Ставку, приблизительно в начале июня. Все эти разговоры настолько стереотипны, что я могу кратко обобщить их. – Россия неизбежно идет к гибели. Правительство совершенно бессильно. Необходима твердая власть. Раньше или позже нам нужно перейти к диктатуре»{1513}. 2 июня сами кадеты главные организаторы либерально-буржуазной февральской революции, выходят из правительства и «решают прекратить всякое сотрудничество с демократией и направить все усилия на подготовку условий для сотрудничества с иными силами на платформе военной диктатуры»{1514}. Это была уже третья попытка либеральных демократов, за последние 4 месяца, после Февральской революции, установить свою диктатуру.