Гребаная история

Подъехав к дому, я почувствовал колебания. Попытки отчиститься в туалете на пароме почти ни к чему не привели. Моя одежда оставалась мокрой и изгаженной, а боль в боках — такой острой, что трудно было держаться прямо. Я припарковал машину чуть подальше и проскользнул под ливнем до самой веранды. Взглянул на окна. Никого. Что ж, пан или пропал… Тихонько открыв дверь, я услышал голос Лив, раздающийся в гостиной сквозь шум дождя:

— Нет, это телефон с предоплаченной картой, я купила его сегодня…

Я спросил себя, о чем она говорит. И в то же время тон ее голоса — приглушенный, скрытный — вызвал у меня беспокойство. Я начал подниматься по ступенькам, но передумал и остановился внизу лестницы.

— Думаю, они напали на наш след, они наверняка нас обнаружили… Я совершила неосторожный поступок, Франк, я была глупой…

Какого черта она говорит? И о чем? Ее голос был не просто голосом заговорщика, но и человека, которому очень страшно.

— Что же делать? У тебя есть какие-то мысли?

У меня возникло неприятное чувство, что я не только не должен был слышать этот разговор, но что это может иметь катастрофические последствия для всех нас. Затем я снова подумал о том, что произошло за эти двадцать четыре часа, и почувствовал, как меня охватывает неудержимое любопытство.

— Франк, я больше не могу говорить по телефону. Завтра у Ширли в шестнадцать часов, хорошо?

Уголком сознания я отметил время и место. После чего ускользнул.

22. Похороны

На следующий день на похороны Наоми собралась целая толпа. Коммуна Ист-Харбор и приход Святого Франциска решили взять на себя похоронные расходы в отсутствие родителей, которые могли бы это сделать. Церковная служба была назначена на 11 часов в католической церкви, но уже за час небольшая парковка была битком набита, занятая не только жителями острова, явившимися в полном составе, но и машинами прессы, среди которых оказались три автобуса со здоровыми параболическими антеннами.

Гроза усилилась, небо сделалось пепельным, порывы ветра кружили по улицам Ист-Харбор водяную пыль — словно злые гении, торопящие прохожих, заставляющие двери скрипеть и хлопать. Пришедшие на погребальную службу спешили укрыться в темной церкви. Когда мы вошли, скамейки внутри были уже до отказа забиты, но мы — с Чарли во главе — прошли по центральному проходу и заставили несколько человек подвинуться, чтобы освободить нам место во втором ряду. Царила наэлектризованная атмосфера — скорее нервная, чем скорбная. Причиной тому стали, без сомнения, обстоятельства смерти Наоми; я почувствовал, как множество взглядов грузом легло на мои плечи. Я поискал глазами мать Наоми. Ее не было. Ее никто не видел со дня смерти дочери… Я знал, что поговаривали в школе и какие безумные предположения ходили. Куда она уехала? Уверен, все в этом помещении только и думали что о ее отсутствии. В правой части зала я заметил шефа Крюгера и его заместителей: Криса Платта, Ника — брата Чарли… Их родители сидели как раз за ними; мать Чарли повернулась ко мне и изобразила улыбку. Затем я поискал взглядом Лив и Франс, а когда нашел, Франс обратила на меня долгий нежный взгляд, от которого я почувствовал себя не таким одиноким. Здесь были все ученики школы «Пенси», толпившиеся в последних рядах; девочки прожигали меня взглядом до печенок, и я был убежден, что их мобильники буквально чесались у них в карманах. Пришел даже молодой индеец ламми, который знал Наоми ребенком и вся семья которого жила в резервации на западе Беллингхэма.

Свод церкви Святого Франциска напоминает перевернутый корпус корабля. Отсюда сопроводили в последний путь не одного мертвого рыбака — точнее, их пустые гробы. На одной из стен есть мемориальная табличка «Погибшим в море», где список едва не такой же длинный, как в порту Баллард.[43] Гроб Наоми был не пустым, но запечатанным. Увидеть ее было невозможно… Тип из похоронного бюро не смог совершить чудо. Я размышлял о том, что являюсь единственным, не считая полицейских, кто видел ее после. Поставленный на двое козел, гроб едва не обрушивался под грудами цветов — гвоздик, белых роз, оранжевых лилий. В стороне у изголовья стоял большой черно-белый портрет. На этой фотографии Наоми улыбалась. Она была прекрасная и сияющая. Ее губы сверкали мягким отблеском, сама она не отрываясь смотрела на нас. Пришлось отвести взгляд. Мне было плохо; болели и душа, и тело, которое хранило память об ударах Даррелла. Я снова чувствовал дурноту, ощущение, будто я плыву, а моя одежда наполнена воздухом.