Греческая философия

К концу эпохи эллинизма положение вещей в философии не так ясно, но, возможно, более знаменательно. К середине ~ I в. по всему видно, что эпоха оканчивается и уже заявляет о себе другая. Греческая философия вступила в Рим в ~ 155 г. до н. э.; здесь она постепенно укоренилась и обрела латинское выражение, прежде всего, в трактатах Цицерона (написанных в основном в ~ 45-44 гг.) и в пространной поэме Лукреция, созданной приблизительно в то же время. Учрежденные ранее философские школы на протяжении эллинистического периода временами отклонялись от своей главной линии или приходили в упадок; теперь они возвращаются к истокам, восстанавливают подлинные традиции. Так, платонизм, пройдя стадию "среднего платонизма" (первые представители которого были современниками Августа), продолжает движение к "неоплатонизму". Аристотелизм после долгого застоя пользуется новым открытием основных трудов Аристотеля, долгое время остававшихся недоступными или преданными забвению; их приводят в порядок, издают, начинают комментировать. Что касается собственно эллинистических школ, то в них также происходят, во второй половине ~ I в., важные перемены, и организационного, и доктринального плана. Энесидем возрождает скептицизм и поднимает знамя, на котором начертано уже почти забытое имя Пиррона. Преемственность эпикурейских "схолархов" (глав школы) прерывается; эпикуреизм в эпоху Римской империи принимает новые, более рассеянные формы. Приблизительно так же обстоит дело со стоиками: главными представителями эллинистического стоицизма были схолархи афинской школы; стоицизм периода империи развивается людьми, весьма далекими от преподавания философии (Сенека, Марк Аврелий) или преподающими ее лишь в провинции (Эпиктет). Хотя мы не можем установить время конца эллинистической философии с такой же точностью, как время ее начала, этот занавес, который то опускается, то очень скоро поднимается вновь, производит впечатление настоящей смены философских декораций.

Но между началом и концом шла ли на сцене одна-единственная пьеса? На первый взгляд, нет. В истории древней философии эллинистический период - быть может, самый оживленный, отличающийся наиболее острыми коллизиями и спорами. Несмотря на почти полную утрату написанных тогда бесчисленных книг, мы еще достаточно явственно различаем множественность школ, слышим отголоски полемики между ними, чувствуем их ожесточенную конкуренцию на философском "рынке". Судя по обилию и разнообразию предложения, спрос был немалым.

Может быть, именно здесь следует искать то, что есть общего у различных философских учений эллинистической эпохи, несмотря на все их расхождения: это учения, которые стремятся ответить на определенный запрос и, сообразуясь с ним, строят себя в качестве неких систем. Было бы правильно, но недостаточно охарактеризовать этот запрос как требование счастья, ибо другие течения греческой философии также стремились удовлетворить его - включая и те, что нацелены главным образом на чисто теоретическое познание. В эллинистическую эпоху, однако, философский поиск счастья кажется более распространенным, более субъективным, более нетерпеливым. Все хотят полноты счастья сразу или, по крайней мере, как можно скорее. Чтобы зарекомендовать себя как целебное средство от человеческого несчастья, философия должна быть удобоваримой без излишних приготовлений. Несомненно, эллинистические школы по большей части не поддаются искушению ограничиться, по примеру некоторых из них, одной практической философией: они не отказываются давать ответы на множество теоретических вопросов, которые издавна значились в повестке дня признанных философских учений. Но тем не менее самые амбициозные из эллинистических философских доктрин, как правило, утверждают, что к теоретическим познаниям (о природном мире или о принципах мышления) стоит стремиться лишь тогда, когда они, прямо или косвенно, имеют моральную цель. Даже скептицизм не полагает иной цели, кроме счастья, в своем сражении с догматическими притязаниями. В общем, истина хороша, только если от нее есть какая-то польза. В Риме, где не особенно культивировали любовь к знанию ради знания, этот аспект эллинистической философии принимали охотно; все прочее считали бесплодными умствованиями тех, кого даже образованные римляне нередко пренебрежительно называли Graeculi.