Греческая философия

Однако мысли Пиррона нам непосредственно не известны. Знаем ли мы хотя бы, как он жил? Едва ли. В дошедшей до нас биографической традиции накладываются друг на друга два образа философа. Более впечатляющий показывает его безразличным и к себе самому, и к другим, невозмутимым в любых обстоятельствах, по своей воле бесчувственным и чуть ли не сумасбродным: по Диогену Лаэртскому (IX, 62), он жил, "ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям"[1]. Неопирроники не примут подобный образ своего учителя и будут утверждать вслед за Энесидемом, что если Пиррон философствовал на скептический лад, то в повседневной жизни он не был неосмотрителен. Иначе как он дожил бы до девяноста лет? Вероятно, он вел себя вполне благоразумно, когда рядом не было друзей, сопровождавших его, чтобы оберегать от опасностей, а заодно извлекать уроки из его поведения. С этим образом сочетается ряд других сведений, сообщаемых тем же Диогеном Лаэртским. Пиррон рисуется человеком, ведущим мирную сельскую жизнь, особо не выделяющимся и даже настроенным довольно консервативно.

Сосуществование этих двух традиций может объясняться внутренней противоречивостью самого замысла Пиррона. Ее хорошо иллюстрирует один из рассказываемых о нем анекдотов (Диоген Лаэртский IX, 66). Однажды на него набросилась собака, и он от испуга забрался на дерево. Некто посмеялся над ним: где же твои принципы? Пиррон возразил: "Нелегко всецело отрешиться от человеческих свойств". Этот изумительный ответ обнаруживает, прежде всего, непомерность Пирроновых притязаний. Речь идет не только о том, чтобы, выражаясь словами апостола Павла, "совлечься ветхого человека"[2]: речь идет о том, чтобы "совлечь" с себя человека вообще, освободиться от самых естественных для человека как живого существа реакций и рефлексов, сделаться сверхчеловеком, или не-человеком. Вместе с тем Пиррон смиренно признает, что задумал он дело нелегкое и не следует требовать от него постоянства при всех обстоятельствах.

Двойственный облик Пиррона, быть может, объясняет, почему со времен Античности, как свидетельствует Диоген Лаэртский (IX, 108), спорили о том, что было идеалом скептиков - "бесстрастие" (apatheia/άπάθεια) или же "мягкость" (praotēs/πραότης). По-видимому, этой же двойственностью объясняется и тот факт, что в дальнейшем довольно четко различались две возможные версии скептицизма. "Грубый", или "неотесанный", скептицизм отказывается от любого рода уверенности, даже от всякой уверенности, проявляемой в повседневной жизни (такой скептицизм совместим с деятельностью, только если допустить, что в практической жизни действующий субъект может руководиться явлениями, или видимостями, не придавая им никакого познавательного значения). Скептицизм, который по контрасту назовут "культурным" или "цивилизованным", подвергает критике одни лишь притязания ученых и философов на познание действительной, скрытой природы вещей и нисколько не смущается давать свое согласие, хотя бы и в ослабленной форме, их явлениям (видимостям)[3].

Большая часть имеющихся в нашем распоряжении сведений о Пирроне исходит, прямо или косвенно, от самого знаменитого из его учеников, Тимона Флиунтского (~ 315 - 225), яркой личности, плодовитого писателя, отличавшегося недюжинным остроумием. Совсем непохожий на своего учителя, Тимон пережил встречу с ним как потрясающее событие, долгое время посещал его и своими сочинениями весьма способствовал возведению его на пьедестал. В Силлах, сатирической поэме, в основе которой лежат пародии на Гомера, он насмехается чуть ли не над всеми философами, прошлыми и современными, немного смягчая свою критику только в отношении тех, кто, как ему представлялось, в некотором смысле предвосхитил учение Пиррона. В другой своей поэме, Indalmoi (Образы), он спрашивает учителя, в чем секрет его невозмутимости и безмятежности, и восхваляет его как несравненного наставника на жизненном пути.

Продолжительное близкое знакомство Тимона с Пирроном придает ценность не только довольно многочисленным фрагментам, оставшимся от этих двух поэм, но и знаменитому прозаическому изложению философской программы Пиррона, какой она виделась Тимону. Это изложение, более или менее буквально переданное Аристоклом из Мессены, философом-перипатетиком начала II в., которого, в свою очередь, в начале IV в. цитирует христианский апологет Евсевий Кесарийский (Приготовление к Евангелию XIV, 18, 2-4), единодушно принимается за основной источник информации о воззрениях Пиррона. Не побоимся длинной цитаты и трудностей интерпретации и приведем изложение Тимона полностью, поделив его на части и снабдив каждую часть кратким комментарием.