Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

По окончании концерта Орфей привлек внимание фракийских женщин, совершавших неистовый вакхический ритуал. Стремясь отомстить за то, что поэт отверг их пол, они напали на него со своим фирменным оружием: камнями и ветками деревьев, а заодно и сельскохозяйственными инструментами, которые бросили остолбеневшие земледельцы. Мольбы Орфея о пощаде не смогли тронуть взбешенных женщин, и в результате они разорвали его тело на части. Но даже так им не удалось заставить смолкнуть его музыку. Голова и лира Орфея, выброшенные в протекавшую неподалеку реку Гебр, достигли моря, продолжая исполнять печальный напев. Вскоре волной их вынесло на остров Лесбос. Душа же Орфея наконец вернулась в подземное царство. Там влюбленные воссоединились, счастливо и безмятежно повторяя сценарий, который некогда разлучил их.

Там по простору они то рядом гуляют друг с другом,
То он за нею идет, иногда впереди выступает –
И, не страшась, за собой созерцает Орфей Эвридику[440], [441].

За поколение до Овидия собственную версию того же мифа изложил Вергилий в четвертой книге своей поэмы «Георгики». Повествование во многом предвосхищает вариант Овидия: Овидий действительно сознательно перерабатывал текст своего великого предшественника. Но есть одна линия, которую выделил Вергилий, но опустил Овидий: серия прегрешений и последующих искуплений с участием Аристея – персонажа такого же самобытного, как и Орфей. Сын Аполлона и нимфы Кирены, Аристей посвятил себя разного рода сельскохозяйственным занятиям, в частности пастушеству и разведению пчел. Но, несмотря на его непревзойденные навыки, однажды его хозяйство понесло серьезный урон: необъяснимым образом все пчелы погибли от голода и болезни. По рекомендации своей матери Аристей испросил совета у всеведущего морского бога Протея. Тот объяснил, что виновником случившегося является сам Аристей. Когда-то он преследовал Эвридику, намереваясь овладеть ею; убегая от него, девушка не заметила ядовитую змею у себя под ногами. Испытывая ярость и скорбь, нимфы – сестры Эвридики – наказали виновника, умертвив его пчел. Чтобы умилостивить нимф, требовалось то же, что могло возродить пчел: Аристей убил нескольких быков и телок, вскрыл их туши, и из них волшебным образом возник новый пчелиный рой. Что касается Орфея, то в изложении Вергилия его поведение не вызывает столько сочувствия, сколько в описании Овидия. Бездумно (immemor), в минуту безрассудства (dementia, furor) он оглянулся на Эвридику – момент, который, возможно, Вергилий выдумал, – тем самым фатально нарушив договор с безжалостным богом подземного царства[442]. Как и у Овидия, дальше следуют потеря, оплакивание, отказ от общения с женщинами и растерзание менадами. Однако никакого счастливого финала в елисейских полях: только голос плывущей по реке головы, что повторяет непрестанно имя Эвридики, в то время как берега отзываются гулким эхом.

Мастер Курти. Смерть Орфея. Колоколовидный кратер. Ок. 440–430 гг. до н. э.

Harvard Art Museums / Arthur M. Sackler Museum. Bequest of David M. Robinson. Photo President and Fellows of Harvard College.

При всем последующем влиянии, какое оказали версии Вергилия и Овидия, их способы поведать эту историю не были единственными – некоторые ранние сказители мифов успели оставить свой след до них. Любопытный вопрос, на который, однако, нельзя ответить однозначно: насколько распространенным был вариант, согласно которому Орфею удалось вернуть жену из царства мертвых? Отдельные строки из «Алкесты» (438 г. до н. э.) Еврипида могут внести ясность[443]. В отрывке из «Пира» Платона (начало IV в. до н. э.) один из участников диалога предполагает, что боги отправили с Орфеем лишь видение (phasma) Эвридики, и это наводит на мысль о вероятном существовании более популярной версии, согласно которой Орфей привел с собой Эвридику из плоти и крови[444]. Но прошло еще немного времени – и в поэме Гермесианакта, творившего в III веке до н. э., Орфей определенно возвращает жену в верхний мир[445]. В своем варианте Гермесианакт называет девушку Агриопой (или Аргиопой), а не Эвридикой. Это лишь один из бесчисленных примеров в греческой мифологии, когда значение имеет не конкретная личность, а только ее роль в повествовании. Примечательно, что в большинстве случаев такая вариативность имен касается женских персонажей.