Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

Позднеантичные и средневековые размышления об отношениях Орфея и Эвридики демонстрируют разнообразие аллегорических подходов. Прямолинейная мораль, выведенная Боэцием (ок. 477–524), фокусируется на символических последствиях взгляда Орфея назад / вниз. Боэций приходит к выводу: если, стремясь вперед, к свету дня, ты сдаешься и оглядываешься на тьму позади себя, то рискуешь потерять все[450]. Более изощренной оказывается музыкальная аллегория, представленная современником Боэция Фульгенцием[451]. Обратившись к своему фирменному инструменту – этимологии, Фульгенций решил, что имя Орфея означает «лучший звук (или голос)», а имя Эвридики – «глубокое суждение», иными словами, то, что необходимо для понимания загадок музыки. Потеряв Эвридику, Орфей в действительности лишился глубины понимания – того же, что искал Аристей. В данном случае Фульгенций этимологически связал Аристея с понятием «лучшего (человека)» – немалый комплимент потенциальному насильнику и явная демонстрация разрыва между поверхностным повествованием и тем смыслом, который создатель аллегорий приписывает сюжету на более глубоком уровне.

Подход Фульгенция, который ставит прекрасный голос Орфея в центр мифа, претерпел множество средневековых интерпретаций. Согласно Боккаччо, Орфей попытался вернуть Эвридику (= сексуальное влечение) из глубин, до которых она пала, убегая от Аристея (= добродетели!); не дай бог кому-то оглянуться (= поддаться) на то, что олицетворяет Эвридика, – в таком случае добродетельные стремления оглянувшегося будут скомпрометированы[452]. Больше вариантов прочтения треугольника «Аристей – Эвридика – Орфей» можно найти в тексте XIV века «Морализованный Овидий» авторства Пьера Берсюира. С одной стороны, Орфей воплощает в себе Христа, а Эвридика – человеческую душу, искушаемую дьяволом (то есть ужалившей ее змеей)[453]. С другой стороны, продолжает Берсюир, мифический Орфей может аллегорически представлять не Христа, а грешника, который теряет собственную душу (Эвридику), чтобы потом вернуть ее посредством раскаяния и молитвы (представленной его пением). Однако многие чересчур любуются собственной душой, будучи привязанными к мирским явлениям: «Они любят свою вновь обретенную жену [= душу] так неистово, что дают волю ее плотским желаниям… и таким образом теряют ее снова, и она возвращается в ад»[454].

Аллегорические прочтения появлялись и после эпохи Средних веков. Шотландский поэт XV столетия Роберт Генрисон записал версию мифа, полную энергии и темперамента, – например, тот момент, когда Аристей, «охваченный страстью», преследовал Эвридику:

Скажу об Эвридике, что королевой
Вышла майским утром
На луг зеленый
Вдохнуть и лицезреть цветущую весну,
Где в зарослях близ леди юной
Неистовый пастух, что звался Аристеем,
Приглядывал за стадом, лежа под кустом.
Едва ту деву одинокую завидев,
Босую, с ногами, что белее снега,
Он, обуренный страстью, решил
Ее догнать и овладеть без брака.
Она же, его приметив, в ужасе бежала
И, босоногая, стремясь укрыться,
На ядовитую ступила на змею[455].

История заканчивается такой моралью: Орфей олицетворяет интеллект, Эвридика – эмоции (тяготея то к здравому смыслу, то к чувственным удовольствиям), Аристей – «добродетель» (!), а змея – смертный грех.

Снова иначе, но тоже в положительном ключе трактует Орфея эссе Фрэнсиса Бэкона, содержащееся в одиннадцатой главе его трактата «О мудрости древних» (1609). На этот раз Орфей символизирует два типа философии, соотносящиеся с двумя разновидностями аудитории, которую может привлечь его музыка. Первая разновидность – властители подземного царства; им соответствует натурфилософия (мы могли бы назвать ее «наукой»), способная предохранять физические тела от разложения. Второй разновидности слушателей – живым существам – соответствует мораль или «гражданская» философия, могущая побудить людей отречься от своих страстей ради создания социально ориентированных обществ. Бэкон добавляет пассаж в духе женоненавистничества, желая показать: отречение Орфея от женского пола – это шаг в верном направлении, «ведь радости брака и любовь к детям очень часто отвлекают людей от великих и возвышенных деяний на благо государства»[456], [457]. Не в первый и не в последний раз в истории мифов сказание об Орфее поднимает животрепещущие вопросы об отношениях между полами.