Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

При всем внимании, какое уделяли Орфею художники и особенно поэты, остается еще один род искусства, при помощи которого в период раннего Нового времени этого героя изображали чаще, нежели других мифологических персонажей: опера. Работы целого ряда итальянских композиторов – таких как Якопо Пери, Клаудио Монтеверди, Луиджи Росси и Антонио Санторио – затмила необычайно мелодичная, совершенно новаторская и бескомпромиссно популярная опера Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей и Эвридика», которая впервые появилась на сцене в Вене в 1762 году. Ключевая фигура в ней – Амур, бог любви. В первом акте, действие которого происходит у могилы Эвридики, Амур в ответ на стенания Орфея разрешает скорбящему поэту спуститься в подземное царство, чтобы вернуть жену, – при условии, что тот не станет оглядываться. Все идет гладко до тех пор, пока по дороге в мир живых Эвридика, озадаченная отказом Орфея объяснить, что происходит, не вынуждает его обернуться и взглянуть на нее. Потеряв жену во второй раз, Орфей выражает свою скорбь в арии, которая по сей день остается одной из вершин во всем оперном репертуаре: “Che farò senza Euridice?” Амур вмешивается вновь, удерживая Орфея от самоубийства и однозначно возвращая Эвридику к жизни. Все это звучит крайне просто; по сути, это и есть просто. Секрет заключается – как и для самого Орфея – в музыке.

По мере того как мы следуем за Орфеем к нашему времени, возникает ряд определенных трендов в восприятии этого персонажа. Актуальными остаются интерпретации способности поэта влиять на окружающее пространство – пожалуй, самой запоминающейся можно назвать работу наиболее романтичного из романтиков, Перси Биши Шелли. В его «Орфее» (ок. 1820), задуманном как фрагмент греческой трагедии, есть диалог между Хором и Посланником. Впервые потеряв Эвридику, сообщает Посланник, отчаявшийся игрок на арфе «выбрал одинокую скамью из каменной невыравненной глыбы, / Поросшей мхом, в равнине без травы»; там «вознесся гневно яростный напев». Спустя время равнина уже не выглядела безжизненной: деревья и цветы всех мастей появились на ней, «чтоб разукрасить пышный храм, / Воздвигнутый его певучей думой». И не только растения:

Свирепые к нему сошлися львы,
Легли у ног его; сбежались серны,
Бесстрашные от действия любви.
И мнится, даже рой червей безглазых
Внимает песне. Птицы замолчали
И, севши на деревьях, с нижних веток
Свои головки свесили к нему;
И даже соловей ему внимает
И, нежно зачарованный, молчит[462], [463].

Менее прозрачными и более загадочными, нежели «фрагмент» из Шелли, являются литературные исследования образа Орфея как духовного мистика. Возглавляют этот список авторы, писавшие на немецком и французском – от Гёте до Райнера Марии Рильке и Стефана Малларме. В изобразительном искусстве Орфей также появляется в качестве мистической фигуры – как, например, на пастели Одилона Редона (ок. 1903–1910; илл. XV): жестокое обезглавливание поэта представлено здесь в холодной и безмятежной палитре голубых и лиловых тонов, где певец и его лира символически объединены в одно целое.

Якоб Хуфнагель. Орфей зачаровывает животных. 1613 г.

The Morgan Library and Museum, New York.