Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

Феминистское обесценивание греческих героев-мачо из явления маргинального перешло сегодня в разряд мейнстрима. Но когда эти идеи выражены талантливыми голосами – такими как у Даффи или у Маргарет Этвуд в ее стихотворениях «Орфей 1», «Эвридика» и «Орфей 2», – подобное обесценивание очерчивает новую эмоциональную территорию при помощи блестящей словесной музыки, которая соответствует той, что традиционно ассоциируется с самим Орфеем.

Жюль Шере. Афиша к опере Жака Оффенбаха Orphée aux enfers («Орфей в аду»). 1878 г.

Bibliothèque nationale de France, Paris.

С «Эвридикой» Даффи почти совпадает по времени создания своеобразный роман Салмана Рушди «Земля под ее ногами»[469] (1999), цветистое, размашистое, виртуозное исследование (помимо прочих тем) некоторых смыслов мифа об Орфее и Эвридике – «музыки, любви и отношения жизни и смерти: этих трех»[470]. Рок-музыка – со всем присущим этому миру городским жаргоном – оказывается в центре (или в одном из множества центров) повествования вместе с вариациями на тему katabasis, то есть сошествия в подземное царство. Тремя главными персонажами являются Ормус Кама – выходец из старого бомбейского рода, Вина Апсара (отец – индиец, мать – греко-американка) и Рай Мерчант, еще один бомбеец, ставший знаменитым фотографом, а также потенциальным, а иногда и действующим любовником Вины. Однако основной фокус – на Ормусе и Вине. Они встретились, когда она была развитой не по годам двенадцатилетней девочкой, а он – удивительно привлекательным девятнадцатилетним юношей. По ходу сюжета эти взрывоопасные личные отношения сопровождают и поддерживают превращение героев в мировых суперзвезд в сфере музыки – пока рок-дива Вина не погибает под завалами в результате землетрясения в Мексике. Временами Ормус явственно напоминает Орфея: «Он был чародеем от музыки, чьи мелодии заставляли городские улицы плясать, а высокие здания раскачиваться в ритм, злотогласым трубадуром, потрясающая поэтичность строк которого могла открыть врата самого ада; как певец и автор песен он воплощал в себе шамана и оратора и стал олицетворением несвятой непростоты своей эпохи». Однако расхождений в романе не меньше, чем совпадений. Хотя Вина тоже сходит в ад (вследствие сейсмической катастрофы), музыкальностью она совершенно не походит на Эвридику: «Ормус обладал видением, но Вина обладала голосом, и именно ее голос привел к этому…»[471] После смерти Вины появилось множество ее подражателей – своего рода возвращение из подземного царства. Что касается Ормуса, то в него выстрелила из пистолета загадочная одинокая женщина. Полиция назвала это поступком «случайного сумасшедшего» (то есть менады), однако Рай – должно быть, не без иронии – придерживается другой версии: по его мнению, убийцей была сама Вина[472].

Временами Рушди непринужденно демонстрирует хорошую осведомленность о классической и постклассической истории мифа – от Вергилия до Рильке (выдержка из «Сонетов к Орфею» которого стала эпиграфом романа). Тем не менее один критик заявил, что «наблюдательный читатель неизбежно задумается, можно ли считать знаменитое “переложение” мифа об Орфее Рушди чем-то большим, нежели надуманным, произвольным и неправдоподобным набором сомнительных неполных аналогий»[473]. Неполные аналогии, несомненно, присутствуют в романе в изобилии, зачастую принимая форму парадоксов и перевертышей. Например, после того как кома Ормуса, казалось, вошла в терминальную стадию, он объяснил, что к жизни его вернул голос Эвридики[474]. Однако, вместо того чтобы называть такие аналогии натянутыми или неправдоподобными, не лучше ли попросту смаковать их в том виде, в каком они даны, – подобно тому как Рай и Вина занимают себя словесными играми и, точно пара чрезвычайно смышленых детей, придумывают анекдотических персонажей: Эндоморфея, Эктоморфея, Уолдорфея-Асторфея[475] (бога отелей)[476] и Ганса Касторфея[477] (волшебного скалолаза)[478].

Рушди мастерски владеет многими инструментами, и превосходный юмор – один из них. Однако в ткань повествования то и дело вплетаются нити более серьезных материй. В этом смысле не последнюю роль играет предложение, с которого начинается роман: в нем сообщается, что сейсмический конец своей жизни Вина встретила 14 февраля 1989 года – в тот самый день, когда была издана фатва, призывавшая к убийству Рушди. Таким образом, дата начала скитальческого путешествия автора «под землю» совпала с аналогичным путешествием Вины Апсары. Отношения между жизнью писателя и его вымышленными созданиями не бывают прямолинейными, однако нельзя считать случайным тот факт, что величайший из авторов, описавших сошествие в загробный мир, – Данте Алигьери с его «Адом» – провел последние два десятилетия своей жизни как политический эмигрант, которому запрещалось возвращаться во Флоренцию под страхом смерти. Опыт пребывания в своей версии преисподней – один из способов вообразить, каково это.