Грегорианец. Четвёртый

– Что за дьявольщина! – расстроился Дартин.

– Вот оно, – сказала Росс с видом самым скромным, не лишенным, однако, легкого оттенка лицемерия.

«Ты скорбишь, оплакивая мечты,

И что влачишь печальный удел,

Тоске ложится предел,

Когда творцу свои отдашь ты слезы,

Что ты скорбишь лаская грёзы.»

Дартин и кюре были в полном восторге. Иезуит упорствовал в своем мнении.

– Да, чтобы проповедь была понятна! – сказал кюре.

– Итак… – поспешил вмешаться иезуит, видя, что его приспешник заблудился, – итак, ваша диссертация понравится дамам, и это все.

– Дай-то бог! – с увлечением вскричала Росс.

– Вот видите! – воскликнул иезуит. – Мир еще громко говорит в вас, говорит. Вы еще мирянин, мой юный друг, и я трепещу. Благодать может не оказать своего действия.

– Успокойтесь, преподобный отец, я отвечаю за себя.

– Самонадеянность.

– Я знаю себя, отец мой, мое решение непоколебимо.

– Итак, вы упорно хотите продолжать работу над этой темой?

– Я чувствую себя призванным рассмотреть именно её и никакую другую. Поэтому я продолжу работу и надеюсь, что завтра вы будете удовлетворены поправками, которые я внесу согласно вашим указаниям.

– Работайте не спеша, – сказал кюре. – Мы оставляем вас в великолепном состоянии духа.

– Да, – поддакнул иезуит, – нива засеяна, и нам нечего опасаться, что часть семян упала на камень или рассеялась по дороге и что птицы небесные поклюют остальную часть.

«Поскорей бы чума забрала тебя!» подумал Дартин, чувствуя, что совершенно изнемогает.

– Прощайте, сын мой, – сказал кюре, – до завтра.

– До завтра, отважный юноша, – сказал иезуит.

Дартин, который уже целый час от нетерпения грыз ногти, теперь принялся грызть пальцы. Оба человека в черных рясах встали, поклонились Росс и Дартину и направились к двери. Эш, всё время стоявший тут же и с благочестивым ликованием слушавший весь этот ученый спор, устремился к ним навстречу, взял молитвенник, требник и почтительно пошёл вперед, пролагая им путь. Росс, провожая их, вместе с ними спустился по лестнице, но тотчас поднялся к Дартину, который все еще был в каком-то полусне, сродни ауту.

Оставшись одни, друзья несколько минут хранили неловкое молчание. Однако кому-нибудь надо было прервать его, и, так как Дартин, видимо, решил предоставить эту честь Росс, та заговорила первой.

– Как видите, – сказала она, – я вернулась к своим заветным мыслям.

– Да, благодать оказала на вас свое действие, как только что сказал этот господин.

– О, намерение удалиться от мира возникло у меня уже давно, и вы не раз слышали о нем от меня, не так ли, друг мой?

– Конечно, но, признаться, я думал, что вы шутите.

– Шутить такими вещами! Что вы, Дартин!

– Торпеду в сопло! Шутим же мы со смертью.

– И напрасно, Дартин, ибо смерть, это врата, ведущие к погибели или к спасению.

– Согласен, но, ради бога, не будем вести богословские споры, Росс. Я думаю, что полученной вами порции вам вполне хватит на сегодня. Я ничего не ел с десяти часов утра и дьявольски голоден.

– Сейчас мы будем обедать, любезный друг. Только не забудьте, что сегодня пятница, а в такие дни я не только не ем мяса, но не смею даже глядеть на него. Если вы согласны довольствоваться моим обедом, то он будет состоять из вареных плодов.

– Что вы подразумеваете? – с беспокойством спросил Дартин.

– Я подразумеваю шпинат, – ответила Росс. – Но для вас я добавлю к обеду яйца, что составляет нарушение правил, ибо яйца порождают цыпленка и, следовательно, являются мясом.

– Не слишком роскошное пиршество, но ради вашего общества я пойду на это.

– Благодарю за жертву, – поклонилась девушка, – и если она не принесет пользы вашему телу, то, без сомнения, будет полезна вашему духу.

– Итак, Росс, вы решительно принимаете духовный сан? Что скажут друзья, что скажет господин Вельер? Они сочтут вас за дезертира, предупреждаю вас об этом.

– Я не принимаю духовный сан, а возвращаюсь к нему. Если я и дезертир, то как раз по отношению к церкви, брошенной мною ради мира. Вы ведь знаете, что я совершила над собой насилие, когда надела плащ Клерика.

– Нет, не знаю.

– Вам неизвестно, каким образом случилось, что я бросила семинарию?

– Совершенно неизвестно, вероятно там не поняли преображения…

– Вот моя история.

– А я заранее отпускаю вам грехи. Видите, какое у меня доброе сердце!

– Не шутите святыми вещами.

– Ну, ну, говорите, я слушаю вас.

– Я воспитывалась в семинарии с девяти лет. Через три дня мне должно было исполниться двадцать, я стала бы аббатом, и все было бы кончено. И вот однажды вечером, когда я, по своему обыкновению, находилась в одном доме, где охотно проводила время, – что поделаешь, я была молода, подвержена слабостям! – некий офицер, всегда ревниво наблюдавший, как я читаю жития святых хозяйке дома, вошёл в комнату неожиданно и без доклада. Как раз в этот вечер я перевела эпизод и только что прочитала стихи даме, которая не скупилась на похвалы и, склонив голову ко мне на плечо, перечитывала эти стихи вместе со мной. Эта поза… признаюсь, несколько вольная… не понравилась офицеру. Офицер ничего не сказал, но, когда я вышла, он вышел вслед за мной.