Грегорианец. Четвёртый

– Хм, – вклинился Дартин, – будь вы в нормальном, соответствующем вашему полу одеянии…

«Господин аббат, – сказал он, догнав меня, – нравится ли вам, когда вас бьют?»

«Не могу ответить вам на этот вопрос, – возразила я, – так как до сих пор никто никогда не смел меня бить».

«Так вот, господин аббат, если вы еще раз придете в тот дом, где я встретился с вами сегодня, я посмею сделать это».

Кажется, я испугалась. Я сильно побледнела, я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги, я искала ответа, но не нашла его и промолчала. Офицер ждал ответа и, видя, что я молчу, расхохотался, повернулся ко мне спиной и вошел обратно в дом. Я вернулась в семинарию.

Я настоящий дворянин, и кровь у меня горячая, как вы могли заметить, милый Дартин! Оскорбление было ужасно, и, несмотря на то что о нем никто не знал, я чувствовала, что оно живет в глубине моего сердца и жжет его. Я объявила святым отцам, что чувствую себя недостаточно подготовленным к принятию сана, и по моей просьбе обряд рукоположения был отложен.

Я отправился к лучшему учителю фехтования в Гранж, условилась ежедневно брать у него уроки, и брала их ежедневно в течение года. Затем в годовщину того дня, когда мне было нанесено оскорбление, я повесила на гвоздь свою сутану, оделась, как надлежит дворянину, и отправилась на бал, который давала одна знакомая дама и где должен был быть и мой противник.

Офицер действительно там присутствовал. Я подошла к нему в ту минуту, когда он, нежно глядя на одну из женщин, напевал ей любовную песню, и прервал его на середине второго куплета.

«Сударь, – сказала я ему, – скажите, вы все еще будете возражать, если я приду в известный вам дом? Вы все еще намерены угостить меня ударами палкой, если мне вздумается ослушаться вас?»

Офицер посмотрел на меня с удивлением и сказал:

«Что вам нужно от меня? Я вас не знаю».

«Я тот молоденький аббат, – ответила я, – который читает жития святых и переводит стихами».

«Ах да! – сказал офицер, насмешливо улыбаясь. – Что же угодно?»

«Мне угодно, чтобы вы удосужились пойти прогуляться».

«Завтра утром, если вы непременно этого хотите, и притом с величайшим удовольствием».

«Нет, не завтра, а сейчас же».

«Если вы требуете…»

«Да, требую».

«В таком случае – пойдемте… Сударыни, – обратился он к дамам, – не беспокойтесь, я только убью этого господина, вернусь и спою вам последний куплет».

Мы вышли. Я привела его на то самое место, где ровно год назад, в этот самый час, он сказал мне любезные слова, о которых я говорил вам. Была лунная ночь. Мы обнажили шпаги, и при первом же выпаде я убила его на месте…

– Торпеду в сопло! – произнес Дартин.

– Так как дамы не дождались возвращения своего певца, – продолжала Росс, – и так как он был найден на улице проткнутый ударом шпаги, все поняли, что это дело моих рук, и происшествие наделало много шуму. Вследствие этого я вынуждена была на некоторое время отказаться от сутаны. Шосс, с которым я познакомился в ту пору, и Басс, научившая меня, в дополнение к урокам фехтования, кое-каким славным приемам, уговорили меня обратиться с просьбой о плаще Клерика. Император очень любил моего отца, убитого при осаде Раса, и мне пожаловали плащ… Вы сами понимаете, что сейчас для меня наступило время вернуться в лоно церкви.

– А почему именно сейчас, а не раньше и не позже? Что произошло и что внушает вам такие недобрые мысли?

– Эта рана, милый Дартин, явилась для меня предостережением свыше.

– Эта рана? Что за вздор! Она почти зажила, и я убежден, что сейчас вы больше страдаете не от этой раны.

– От какой же? – спросила, краснея.

– У вас сердечная рана, Росс, более мучительная, более кровавая рана. Рана, которую нанесла женщина.

Взгляд Росс невольно заблистал.

– Перестаньте, – отмахнулась она, скрывая волнение под маской небрежности, – стоит ли говорить об этих вещах! Чтобы я стала страдать от любовных огорчений? Что же я, по-вашему, сошла с ума? И из-за кого же?

– Простите, милая Росс, но мне казалось, что есть из-за кого.

– А кто я такой, чтобы иметь подобное честолюбие? Бедный Клерик, нищий и незаметный, человек, который ненавидит зависимость и чувствует себя в свете не на своем месте!

– Росс, Росс! – покачал головой сокрушаясь Дартин, недоверчиво глядя на неё.

– Прах есмь и возвращаюсь в прах. Жизнь полна унижений и горестей, – продолжала она, мрачнея. – Все нити, привязывающие её к счастью, одна за другой рвутся в руке человека, и прежде всего нити золотые. О милый Дартин, – сказала с легкой горечью в голосе, – послушайте меня. Скрывайте свои раны, когда они у вас будут! Молчание, это последняя радость несчастных. Не выдавайте никому своей скорби. Любопытные пьют наши слезы, как мухи пьют кровь раненых.

– Увы, милая Росс, – молвил парень, в свою очередь испуская глубокий вздох, – ведь вы рассказываете мне мою собственную историю…

– Как?

– Да! У меня только что похитили женщину, которую я любил. Я не знаю, где она, куда ее увезли. Возможно она в тюрьме, быть может мертва.