Грегорианец. Четвёртый

– Последнее приказание излишне, – прервал её Дартин, – у вас в кобурах имеются заряженные.

Эш вздохнул.

– Полноте, успокойтесь, – подбодрил Дартин, – царство небесное можно заслужить во всех званиях.

– Госпожа моя была уже таким хорошим богословом! – вздохнул Эш, чуть не плача. – Она могла бы сделаться епископом, а может статься, и кардиналом.

– Послушай, мой милый Эш, поразмысли хорошенько и скажи сам, к чему быть духовным лицом? Ведь это не избавляет от необходимости воевать. Вот увидишь, кардинал примет участие в первом же походе.

– Да… – вздохнул биотехнос. – Я знаю, что всё в мире перевернулось вверх дном.

Разговаривая, оба молодых человека и бедный лакей спустились вниз.

– Помоги, Эш, – попросила девушка.

И вскочила на сиденье с присущим изяществом и легкостью. Однако после нескольких проб почувствовала такую невыносимую боль, что побледнела и покачнулась. Дартин, который, предвидя это, не спускал с неё глаз, бросился, подхватил и отвел её в комнату.

– Вот что, любезная моя, – посетовал он, – полечитесь, я поеду на поиски Шосса один.

– Вы просто вылиты из металла! – ответила девушка.

– Нет, мне везет, вот и всё!.. Но скажите, как вы будете жить тут без меня? Никаких рассуждений о перстах и благословениях, а?

Она улыбнулась.

– Я буду писать стихи, – сказала о намерениях.

– Да, да, стихи. Научите Эша правилам стихосложения, это утешит его. Что касается флайта, то ездите на нём понемногу каждый день, это снова поставит вас в строй.

– На этот счет не беспокойтесь! – согласилась Росс. – К вашему приезду я буду готова сопровождать вас.

Они простились, и десять минут спустя Дартин уже мчался по дороге в Айон, предварительно поручив Росс заботам Эша и хозяйки.

В каком состоянии он найдет Шосса, да и вообще найдет ли он его?

Положение, в котором Дартин его оставил, было критическим. Вполне могло случиться, что он погиб. Эта мысль опечалила Дартина и он, несколько раз вздохнув, дал себе клятву мстить.

Из всех друзей Дартина Шосс был самым старшим, а потому должен был быть наименее близким ему по своим вкусам и склонностям. И тем не менее Дартин отдавал ему предпочтение перед остальными. Благородная внешность Шосса, вспышки душевного величия, порой освещавшие тень, в которой он обычно держался, ровное расположение духа, делавшее его общество приятнейшим в мире, его веселость, его храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не являлась следствием редчайшего хладнокровия. Все эти качества вызывали у Дартина больше чем уважение, больше чем дружеское расположение, вызывали у него восхищение.

Даже находясь рядом с г-ном Вельером, изящным и благородным придворным, Шосс, когда был в ударе, мог с успехом выдержать это сравнение. Среднего роста, но так строен и так хорошо сложен, что не раз, борясь с Басс, побеждал эту гигантшу, физическая сила которой успела войти в пословицу среди Клериков. Лицо с проницательным взглядом, прямым носом, подбородком носило неуловимый отпечаток властности и приветливости, а руки приводили в отчаяние Росс, постоянно ухаживавшего за своими с помощью большого количества масла. Звук и тембр голоса, глубокий и в то же время мелодичный. Но что в Шоссе казалось совершенно непостижимым, это его знание света и обычаев самого блестящего общества, те следы хорошего воспитания, которые невольно сквозили в каждом его поступке.

Шла ли речь об обеде, Шосс устраивал его лучше любого светского человека, сажая каждого гостя на подобающее место в соответствии с положением, созданным его предками или им самим. Шла ли речь о геральдике, он знал все дворянские фамилии, их генеалогию, их связи, гербы и происхождение гербов. В этикете не было мелочи, которая была бы ему незнакома. Он знал, какими правами пользуются крупные землевладельцы, чрезвычайно сведущ в охоте и однажды в разговоре об этом великом искусстве удивил самого императора Вельера, который, однако, слыл знатоком.

Как все знатные вельможи он превосходно фехтовал и ездил верхом. Мало того, его образование столь разносторонне, даже и в области новых наук, редко изучавшихся дворянами, что он только улыбался, слыша умные выражения, которыми щеголяла Росс и которые якобы понимала Басс. Два или три раза, когда Росс допускала какую-нибудь грамматическую ошибку, ему случалось даже, к величайшему удивлению друзей, поставить глагол в нужное время, а существительное в нужный падеж. Наконец, честность его безукоризненна, и это в тот век, когда военные так легко входили в сделку с верой и совестью, а любовники с суровой щепетильностью, бедняки с седьмой заповедью господней. Словом, Шосс был человек весьма необыкновенный.

Между тем можно иногда заметить, что эта утонченная натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обыденности, подобно тому как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. В дурные часы Шосса все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком.