Грейте ладони звездами

Перестань. – Скидываю баретки и сажусь на прежнее место рядом с уснувшим мальчиком. Подняв с пола маленькую декоративную подушечку, прижимаю ее к своему лицу. – И без твоих подколов достаточно тошно.

Доминик недоуменно приподнимает свои идеальные брови, мол, чего это такого тошного ты усмотерла во всей этой милой ситуации, так и вопрошают они. Я снова прижимаю подушку к лицу и бубню трагическим голосом:

А что если Хелена узнает, что я была этой ночью здесь и все слышала?!

Тогда она посмеется вместе с тобой.

Но мне не смешно...

А ей будет, – Ник тоже присаживается по другую сторону кровати, где и лежал до этого. – Так что перестань истерить и дорасскажи мне сказку, раз уж все так вышло.

И вовсе я не истерю! – возмущаюсь я абсолютно беззлобно, откидываясь на спину. Лежу и понимаю, насколько физически измучена и хочу спать... Прямо закрыла бы глаза и уснула, скажем так до зимы. – И я больше не в настроении для сказок...Уж извини.

Отлично, тогда можно мне задать тебе вопрос? – Ник тоже растягивается на кровати, повернувшись лицом в мою сторону. Сопящий нос Томми утыкается ему прямо в грудь.

И о чем же ты хочешь меня спросить? Валяй, друг по несчастью.

Слышала,  ночные разговоры именно потому так откровенны, что усталость притупляет человеческую настороженность и скрытность, наверное, потому и я так спокойно воспринимаю вопрос Доминика:

Ты любишь Юргена, Джессика?

Ух ты, – удивляюсь я только, – это очень личный вопрос. Но ты и сам знаешь ответ на него...

Доминик откидывается на спину и говорит, что, да, знает, вот только хотел бы уточнить, за что именно я его люблю, мол, его, Доминика, видите ли, любопытство разбирает. Я молчу... Знаю, что Ник убедил себя в собственной заинтересованности мной и что он хочет убедить в этом и меня самое, но мне непонятно это его почти мазохистское желание выслушивать о нашей с Юргеном любви...

– Так почему все-таки? – продолжает допытываться он, и мне вдруг думается, что я еще ни разу в жизни ни с кем не говорила на подобную тему, даже с мамой – никто никогда не спрашивал меня, почему и за что я люблю собственного мужа... И вот на тебе, готова беседовать об этом с Домиником! Действительно готова. В любой другой раз я бы лишь возмутилась этим его нездоровым интересом, но не теперь.

Никогда об этом не задумывалась, – признаюсь честно в полудремотном состоянии. – Я просто люблю его вот и все. Люблю за доброту... за внимательность... за умение всегда меня развеселить. Даже не знаю. Он просто тот, с кем мне хорошо и спокойно.., – я на секунду замолкаю, задумавшись. – С ним уютно даже просто молчать... И мне нравятся его руки... и морщинки в уголках глаз. Я просто люблю его... Раве можно объяснить любовь? – мы оба молчим. Я составляю в голове список того, за что люблю Юргена... Он длинный. Почти как расстояние от Земли до Марса и обратно (я, конечно, на Марс не летала, но мне кажется, что это подходящее сравнение). А потом добавляю:

Можно я тоже задам вопрос?

Молчание Доминика воспринимаю, как согласие и спрашиваю про его отца: какой он, этот Гюнтер Шрайбер, породивший это внешне совершенное существо, с которым мне нынче приходится коротать эти ночные часы... И сначала не слышу ничего, кроме уютного сопения Томми (даже любовная оргия внизу затихла), и уже практически засыпаю, когда Ник произносит:

–  Довольно странно в этом признаваться, но я почти не знаю своего отца... Мне было семь, когда родители расстались, и из-за извечной занятости отец редко устраивал наши встречи, дядя Густав, отец Томми, даже больше мне отец, чем мой собственный, – усмехается парень в темноту. – Правда, и он нынче не на высоте! А Гюнтер – мой биологический отец – он, по сути, очень властный, высокомерный и вечно занятой...

Не очень приятная характеристика! – отзываюсь я на это. – Вы часто с ним видетесь?

Бывает, раз в неделю... или реже. Он не из тех отцов, что играют с  детьми в футбол на лужайке за домом или ходят к пруду с удочками и ведут пространные беседы, зато он поддерживает меня финансово и обещает устроить хорошую стажировку после окончания учебы. Однажды обмолвился про Японию...

Япония?!

Да, это звучит круто! – Доминик невесело, как мне кажется, улыбается, – большие перспективы, как сказал бы отец.

Разве ты этому не рад?

Рад, наверное. Не знаю. – И тут же выдает то, о чем, наверное, до этого не решался признаться даже самому себе: – Просто иногда я боюсь стать таким же, как он...

Как твой отец?

Да.

Я, конечно мало тебя знаю, Доминик, – произношу я в ночную тишину, – но, по-моему, сама мысль о подобном уже делает тебя другим... Да ты и не кажешься мне ни властным, ни высокомерным, хотя, – хмыкаю я тихонько, – обычно чем больше узнаешь людей, тем больше в них разочаровываешься... Возможно, я просто плохо тебя знаю.

Слышу улыбку в его голосе, когда Ник произносит наигранно-несчастным тоном:

Ты просто разбиваешь мне сердце, маленький оракул!

Я тоже улыбаюсь, чувствуя, как сон все больше затягивает меня в свои сети, противиться усталости почти нет больше сил и я, засыпая, шепчу: