Грейте ладони звездами

Не знаю, что сообщает ему моя вымученная полуулыбка-полугримаса, только он вдруг кидается ко мне и сжимает мои плечи в таком безумном полуобъятии и все это с таким неподдельным чувством, что мне становится по-настоящему страшно. Нет, самого мальчика я не боюсь, даже в своем стремительном порыве он нежен со мной, его пальцы не причиняют боли, но я вдруг понимаю, что сама буду вынуждена причинить ему боль, вот это и пугает сильнее всего.

Почему ты молчишь? – взмаливается Ник, встряхивая меня, словно пальму, с которой следует стрясти пару кокосов – кокосами, похоже, должны быть, мои эмоции, которых он пока никак не может понять. – Ты не можешь не знать, что с ума меня сводишь... Я только о тебе и думаю эти проклятые два месяца.  Скажи же хоть что-нибудь.., – это почти мольба, и я, кое-как протолкнув грохочущее сердце туда, где ему самое место, то есть назад в грудную клетку, наконец произношу:

Ник... – Он слегка расслабляет руки, сжимаюшие мои плечи, и смотрит этими своими большими голубыми глазами, которые я впервые вижу так близко, с такой надеждой в каждом из их тысячи мелких крупиночек вдоль зрачка, что мне хочется закричать, завопить, изойти криком, осыпавшись к его ногам серым пеплом. Лишь бы не видеть этого вновь... – Я не люблю тебя. Не так, как ты этого хочешь...

Заставляю себя смотреть прямо, чтобы донести эту горькую истину враз, не оставляя и тени сомнения в сердце этого мальчика, доверившегося мне сейчас.

Ты дорог мне, как друг, как интересный собеседник, как сын моей лучшей подруги, просто как хороший человек, но не более. Прости меня, пожалуйста.

И мы стоим друг напротив друга, как два дуэлянта, а наши глаза –  наше оружие.

Нет! –  наконец произносит он твердо, разрывая наш зрительный и телесный контакты и отскакивая в сторону так стремительно, словно я всадила пулю ему в самое сердце. Прямо в упор. – Это неправда.

Правда, – теперь уже я подхожу к Доминику и кладу свои ладони на его горячие, покрытые легкой щетиной щеки, заставляя смотреть в свои глаза. – Это правда, Ник, и я не стала бы тебе лгать. Зачем, скажи мне, пожалуйста? Разве я вообще давала тебе повод думать, что влюблена в тебя? Да, ты красив, и я говорила об этом, но разве ты сам не знаешь, каков ты и как действуешь на людей... Прости, если ввела тебя в заблуждение, ничего такого я не планировала... и мне, если быть честной – теперь я это понимаю – вообще не стоило ничего подобного говорить.

Ладони Доминика медленно ложатся поверх моих рук на его щеках и он трется этой щекой о мою левую руку, ту самую, на которой обручальное кольцо. Его глаза прикрыты, и весь он кажется таким ранимым, юным, беспомощным в этом своем неожиданном душевном волнении, что от жалости у меня даже сердце щимит. Навряд ли ему могут понравиться эти мои чувства – он жаждет других...

Мне тридцать три года, – говорю ему торопливо, – подумай сам, между нами десять лет разницы, – и уже спокойнее добавляю: – Но даже если бы не разница в возрасте, Ник, есть ведь еще мой муж, наши c ним дети... и твоя мама...

Все это не имело бы для меня никакого значения, если бы ты только любила меня! – с горячностью отзывается Доминик.

Но я не люблю...

 Даже самую малость?.. – уточняет он тихим голосом.

Мне с трудом удается выдержать этот его умоляющий взгляд.

Ник, неужели ты хотел бы, чтобы я бросила все это ради... Не знаю. Ради минутного увлечения... влюбленности, которая скоро пройдет? Подумай сам, насколько нелепо это звучит! Стоит только уехать и тебе станет легче, поверь мне! – говорю я ему вместо ответа на его вопрос и на секунду мне кажется, что буря прошла, я спасена – ура, но, нет, Ник вдруг весь напрягается, словно натянутая струна, так что я ощущаю это его волнение всем своим телом и произносит:

Значит, поверить тебе!? – Он с такой силой отбросывает мои руки, что я едва не отлетаю к ближайшему дереву. В этом злом, неистовом Нике я с трудом узнаю привычного мне парня с извечной улыбкой. – Значит ты готова уверить меня, что мое чувство это лишь пшик, секундная влюбленность и «нелепость», так? Ты готова поклясться, что это ничего не значащая блажь, – и в глазах – бездна презрительного осуждения. – Себя-то я вижу ты уже убедила, может, получится провернуть этот трюк и на мне, Джессика. Что ж, дерзай, попробуй...

Он произносит мое имя по слогам и с такой интонацией, словно из каждого его звука сочится черная, бесконечная скорбь.

Ник, мне тридцать три года?! – повторяю я с напором, как если бы он не понял этого ранее.

Мне все равно, сколько тебе лет! – восклицает он запальчиво. – Я люблю тебя.

Я смотрю на него с тоскою во взгляде.